это я знала тогда, когда ты еще был в колонии с Колей. Вот так-то! – с торжеством закончила она.

– Врешь! – воскликнул он оторопело.

– Коля мне весточку насчет тебя прислал, а потом и ты заявился. Так что я тебя давно из «загранкомандировки» ждала. Что же ты не смеешься? Мой милый! Мой сладкий! Мой ласковый!

– И ты мне морочила все это время голову? – взревел Черняк. – А я-то, идиот, изображал из себя! В секретность играл! Ну и хитрая же ты тварь! Зачем тебе это надо было?

Неожиданно он захохотал и, прижав ее голову к своей груди, смеялся, пока слезы не выступили на глазах. Она тоже смеялась, и ее плечи мелко подрагивали.

– Я ведь знала, кто ты. Но я не хотела, чтобы ты сходу превратился в блатного. Из этой колеи тебя не так просто было бы выбить. Коля писал, чтобы я нашла к тебе подход. Вот я и решила, чтобы ты влез не в свою шкуру, а вылезти из нее не смог. Все люди, даже самые плохие, хотят, чтобы о них думали хорошо. Я и создала для тебя рамки порядочности. Ты за это время очень изменился к лучшему. Тебя даже приличным людям можно показывать. Иностранцам, например.

– Я хочу тебя сразу предупредить, – заметил он, когда наступила пауза. – Вы в своих делах с Сержем на меня не рассчитывайте. Для меня одна статья в уголовном кодексе, а на ваши штучки там статей не хватит. Давай каждый за себя. Я в политику не лезу. А тут – голая антисоветчина! Кто где сидел, кого когда схватили, кто свихнулся, всякие заявления против правительства. За это сроки длинные дают. Меня увольте! Памяти о лесоповале – до конца жизни!

Она отодвинулась от него и молчала.

– Чего молчишь? Тебе зачем это надо? Куда ты-то влезла?

– Для тебя весь интерес в деньгах. А что возил в чемоданах – не важно. Наверное, чисто профессионально решил – надо открыть чемодан. Открыл, увидел, и затрясло в страхе! Вор ты, и притом мелкий! А здесь – высокая политика, она не для таких пигмеев, как ты. Коля в тебе ошибся! Мы с Сержем делаем серьезную политику, ту политику, в которую играют на самом высоком уровне целые государства, правительства, президенты! – закончила она с пафосом.

– Мне платили двести пятьдесят, а сколько ты с Сержем получаешь за свою политику? – спросил он с иронией.

– Вор и торгаш! – сорвалась она на крик. – Ты себе представить не можешь, что люди делают великое без денег! Борются за свои убеждения! Идут в тюрьму, как Коля!

– Ну, Колю ты оставь! Он шоферюгу прирезал. Уж я-то знаю цену твоему Коле!

– Ничего ты не знаешь! И про Колю не знаешь! Кого надо, того и прирезал! Значит, был опасен для нашего дела! Коля во время войны в лагере был.

– В плену что ли?

– Нет, в охране.

– А, так он – предатель Родины! Бог послал родственничка!

– После войны он долго скрывался, потом амнистия. Что-то там у него было в лагере, вот и взяли его за горло. А ты говоришь, деньги!

«Насчет денег ты не особенно прикидывайся бессребреницей, – возразил он ей мысленно. – Под полом два десятка косых и валюту не ветром надуло. Видать, богатых козлов имеешь!»

– Помогать ты нам не хочешь, боишься. А чем твоя жизнь лучше и безопасней? Ты же тоже враг общества. Тебя тоже изолируют. Только тебя власти не боятся: хоп! и ты в мешке! Что касается нас, мы для них большая помеха. Мы для них страшны! – выкрикнула она.

– Что ты плетешь? Какая вы помеха? Одна мышиная возня. Ты вон телепередачи послушай или газеты почитай, там сейчас такую антисоветчину несут прямо с экрана, что ваши эти листовки годятся лишь для общественного сортира. Никого это сейчас не интересует. Выловят вас, и будете с Сержем холку гнуть на лесоповале. Маникюрчик с ногтей быстренько сползет!

– Ты, Феля, не прав! Ты вот съездил несколько раз и полторы тысячи имеешь. Без страха и оглядки. А по квартирам лазить – бегать, дрожать, потом сбывать краденое. И цена тебе – три – пять лет. В нашем же деле, если по умному будешь себя вести, до старости доживешь на свободе. Подумай! И нам не надо расставаться, – она снова прижалась к его щеке и закрыла глаза. – Послушай, Фелик! – подняла она голову и заглянула ему в лицо. – У меня есть потрясающая идея! Ты никогда не писал мемуары?

– Как же! Как же! Писал! Такие воспоминания на двадцати страницах накатал, как у пацанов отнимал велосипеды, что следователь с восхищением читал мое произведение и сказал потом: «Прямо роман на известную итальянскую тему: “Похитители велосипедов”».

– А между прочим, я дело говорю. У тебя богатая тюремная жизнь, окружали тебя колоритные фигуры. Напишешь о побеге моего брата. История будет уникальная и захватывающая. Ее можно опубликовать, ударный материал!

– Где опубликовать? У самоиздатчика? В этих брошюрах?

– Зачем? У меня есть на примете одно солидное издательство. Тираж будет большой, переводы – тысяч на двести гонорар потянет.

– На двести! – в крайнем удивлении воскликнул Черняк.

– Долларов! – окончательно добила она Черняка, потерявшего дар речи и смотревшего на Соколовскую широко открытыми, словно обезумевшими глазами.

* * *

Барков несколько минут сидел за столом, размышляя над тем, как ему повести допрос Кати Масловой. Уличный шум, прорывавшийся сквозь открытое окно, раздражал его, отвлекал и не давал сосредоточиться. Алексей вскочил, захлопнул окно, прошелся по кабинету взад и вперед, злясь на себя, что не может придумать, как войти в контакт с девушкой. Наконец он отбросил все и решил играть экспромтом, как выйдет, ведь перед ним не закоренелая преступница, а всего лишь девятнадцатилетняя девушка. Он позвонил и вызвал Катю на допрос.

Она вошла в кабинет, вопреки ожиданию Баркова, не удрученной и растерянной, а с нагловатым видом и кривой усмешкой на полных и, как отметил Алексей, красивых губах. Тонкие черты хорошенького лица портила эта нагловатая усмешка, которая старила лицо девушки и делала его неприятным. «Тебе бы в зеркало на себя посмотреть», – подумал без всякой связи с делом Барков и предложил:

– Давай, Катя, располагайся, разговор будет долгим. Я следователь, буду заниматься твоим делом. Зовут меня Барков Алексей Иванович, возраст – скоро тридцать, уже старик, – улыбнулся он, но Маслова никак не отреагировала на его шутку.

Она села на стул и как-то неестественно сжалась в комок. Очевидно, такое впечатление она произвела на Баркова из-за своей простенькой юбки и светлой кофточки. И такой у нее стал жалкий вид, что Алексею хотелось