борец», чьи права попирает наше государство, где все, по твоему утверждению, прогнило сверху донизу. А между прочим, это государство не захотело первый раз лишить тебя свободы, когда тебя арестовали в прошлом году, как соучастницу преступления.

– Почему же вы не взяли у них пленку? – возмутилась Маслова.

– А на каком основании? Это их право сфотографировать у нас девушку, которая «протестует» против произвола в учебных заведениях. Мы же не можем отнимать фотоаппарат у каждого иностранца только потому, что он захотел сфотографировать какой-нибудь сенсационный сюжет. Это же не секретный объект. Но кому-то очень нужен был сюжет с девушкой, разбрасывающей антисоветские листовки. Очень был нужен! – подчеркнул Барков. – Вот, например, посмотри, где сделаны эти снимки? – он протянул ей несколько фотографий. На одной была изображена просевшая, старая, почерневшая изба, а из окна торчала вихрастая головенка мальчишки. Второй мальчуган снаружи окапывал куст, а рядом, с маленьким ребенком на руках, на ящике сидела женщина и кормила грудью младенца.

– Где-нибудь в царской России, в деревне, – с сомнением сказала девушка.

– Нет, Катя, эти снимки сделаны пять лет назад в Москве. Вот здесь, справа от этой хибары, стоит четырнадцатиэтажная современная башня, где живет эта семья в трехкомнатной квартире. А заняты они тем, что выкапывают кусты роз, чтобы посадить их под окнами нового дома. Один зарубежный корреспондент сделал снимок так, что кроме нищеты ничего не видно. И сопроводил подписью: «Россия на пороге XXI века». Так что и твои листовки для них как маслом по сердцу. Кто-то предупредил иностранцев, что они получат в театре хороший антисоветский сюжет. Более того, порекомендовал им, где лучше сесть, чтобы поймать листовки и сфотографировать тебя. Кто-то знал заранее, что ты пойдешь в театр, знал куда выйдешь и примерно сориентировался, откуда ты бросишь листовки. Хочешь что-нибудь возразить? Кому-то очень хотелось, чтобы это состоялось. Заманчиво: такой сюжет! На пятьдесят тысяч долларов! Не меньше!

Девушка молчала долго, опустив голову, потом вновь взглянула на Баркова и тихо, с укоризной сказала:

– Никаких долларов я не знаю. Это вы напрасно, – снова опустила она голову.

– Да знаю я, что никаких долларов ты не получала. Просто я прикинул, во что оценят этот сюжет западные газеты. Хочу быть с тобой откровенным. Чтобы ты не думала: раз попала сюда, значит тебе один путь – на скамью подсудимых. Я больше тебе скажу: тебя и судить-то не за что. В твоем поступке нет состава преступления. – Барков помолчал, пытаясь понять по склоненной голове, какое впечатление на девушку произвели его слова. Но она не шевельнулась. И Алексей продолжал:

– Допустим, можно тебя обвинить в клевете на государственный орган, но у нас не только статьи такой нет, но даже само обвинение может быть опровергнуто: о взяточниках в вузах написано уже немало, так что ты не первая.

Только после этих слов Катя подняла голову и очень внимательно поглядела в лицо Баркову. В глазах промелькнул интерес, из них пропала настороженность, с которой она вошла в кабинет.

– И я могу отсюда уйти? – почти прошептала она, глядя на него с надеждой и облегчением.

– Конечно, я не имею права тебя здесь держать. Но я еще не совсем разобрался, а ты помочь мне не хочешь. Поэтому я и хочу, чтобы ты отсюда пока не выходила. Пока я не вычислю того, кто тебя на это толкнул…

* * *

…Райский лежал в камере на узкой койке, подложив под голову руки, и глядел в потолок, где тусклая лампочка отбрасывала слабые лучи света на серые стены.

– Ну и мамочка! Не ожидал я от тебя такого сюрприза! – шептал он, едва шевеля губами. – Родного сына готова закопать!

Мысли Бориса ушли в прошлое, он увидел себя лупоглазым, востроносым мальчишкой…

…Его мать, стройная, с длинными красивыми ногами, открытыми за счет короткой юбки, причесанная как актриса с первой страницы журнала «Экран», вела Борю в школу, сжав его ладошку своей сильной рукой. Мальчик с восхищением поглядывал на мать. Он смотрел на других женщин, которые привели своих первачков первого сентября в школу, но не видел среди них ни одной, кто бы хоть чуть походил на его мать, до того она была яркая и красивая.

Потом он подрос и однажды услышал разговор отца с матерью:

– Как только Боря встанет на ноги, я уйду от тебя, – сказала мать. – Наша жизнь – это пытка. Твои грязные похождения…

– Скатертью дорога! – прошипел отец, читая на диване книгу. – Ты никогда меня не любила. Зачем только вышла за меня замуж? Хотела пристроиться? – зло бросал он ей оскорбительные слова.

– Я же не уродка, чтобы пристраиваться.

– Ты в другом уродка. Продли мне жизнь, уходи поскорей…

…Как-то Боря сидел дома у пианино и пытался что-то играть, но отчаянно фальшивил. Отец вошел в комнату, довольный и благодушный. Взглянул на жену, сидевшую у письменного стола, и повернулся к сыну.

– Бренчишь? – воскликнул он. – Давай! Давай! Всегда будешь нужным человеком в компаниях. Везде будут звать и замечать! В институт проскочишь без задержки. Там нужны играющие. Только классикой не занимайся, легкую музыку хватай!

Он сел на диван, вытянул ноги, закрыл глаза и принялся кого-то ругать:

– Жулье проклятое! Чуть не нагрели меня на полтысячи! Никому нельзя верить. Хотел милицию вызвать – решил, что себе дороже обойдется. С ними только свяжись, найдут за что зацепиться. Это же база! – сам с собой громко разговаривал он.

– Марик, может быть, не надо при ребенке? – пыталась она остановить мужа. – Ему урок надо пройти.

– Урок! – закипел отец. – А я ему что преподаю? Мои уроки во сто раз важнее вашего бренчания! Мои уроки – это уроки жизни! Я не научу – кто его научит? Ты, со своей слюнявой мягкотелостью? Он – мужик! Ему сила и ум нужны! Ему в волчьем царстве жить! Это я мог сообразить, что такое малюсенькая запятая в накладных! Вот она! – он выхватил из грудного кармана пачку полусотенных ассигнаций и потряс ими в воздухе. – Смотри, Борька, в этом твоя сила и твоя независимость! Этим ты можешь подчинить себе кого угодно!

Мальчик с восхищением глядел на своего отца. В его глазах было все, что он мог выразить отцу: преданность, любовь, уважение. Он подошел к нему и обнял за шею, потом потрогал пачку ассигнаций и сказал:

– Дай мне!

Позже, как-то ночью, пришли трое мужчин и двое соседей. Они обыскали всю квартиру. Мать прижала к себе сына и словно загораживала от него эту жуткую картину…

А услужливая память показала Борису и другие сцены из его прошлой жизни, которые