…Утро. Мать приготовила завтрак на двоих, гренки и кофе. Они молча сели за стол. Зазвонил телефон, она вышла в коридор.

– Да-да, я буду готова, пришлите за мной машину, – слышалось на кухне, где Борис принялся за завтрак. – Я буду его оперировать, что бы мне не говорили. Лида, я прошу тебя все подготовить как надо.

Она вернулась. Но Боря уже съел все гренки и выпил обе чашки кофе и глядел на мать с кривой усмешкой.

– Я думал, ты сыта болтовней по телефону, – сказал он, вставая из-за стола. – В следующий раз сначала ешь, а потом сколько вздумается разговаривай, – заключил он назидательно и вышел из кухни, не заметив, как на глаза матери навернулись горькие слезы. Это были ее первые слезы из-за него. А дальше слез хватало…

…В комнате с приличной современной мебелью их было трое: Борис, его приятель – прыщавый, высокий, длинноволосый юноша – и девушка, изрядно подвыпившая. Прыщавый торопливо раздевал ее, а Борис, расстегнув у себя молнию на куртке и сбросив туфли, принялся ему помогать. Но девушка вдруг стала вырываться и кричать:

– Свиньи! Свиньи! Помогите! – она ударила прыщавого ногой в пах. Тот рассвирепел и набросился на нее с кулаками. А Борис испуганно попятился к двери и, схватив в руки туфли, выбежал на лестничную площадку, сопровождаемый визгливыми криками девушки и злобной бранью приятеля.

Из зала суда Борис вышел довольный и радостный.

– Два года условно! Переживем! Это же не в тюрьму! – подмигнул он встречной старушке. – Из университета попрут? Не помрем! Главное – свобода!

…Райский валялся на кровати, наслаждаясь хмельным состоянием, а заморские певцы орали и надрывались, не давая покоя матери, которая закрылась от этого грохота на кухне.

Борис вдруг поднялся и распахнул дверь. Он увидел на ногах матери вздувшиеся вены и ее по-старушечьи опущенные плечи. Она склонила набок голову, и прядка седых волос спустилась на плечо.

– Мать! – окликнул он ее. Женщина вздрогнула и обернулась.

Борис скептически оглядел ее еще раз и спросил:

– Тебе сколько осталось до пенсии?

– Еще много! – ответила она тихо. – Для пенсионерки я еще молодая! – горькая улыбка скользнула по ее губам.

– Молодая! – усмехнулся презрительно сын. – Если бы пенсию давали по внешнему виду, то тебе бы уже дали. Ради чего ты жила? Всю жизнь резала, сшивала человеческие части. А кому это надо? Кто это оценил? Ходишь в стоптанных туфлях. А твои больные ноги? Ни одна собака не сказала тебе спасибо. Люди – неблагодарные скоты. Нет, хуже! Скот хоть говорить не умеет, ему простительно. Неблагодарные! Откинешь копыта – и никто не вспомнит о тебе! – зло выкрикивал Борис.

Она молча подошла к шкафчику, покопалась там и вытащила газету. С первой страницы на Райского смотрела красивая женщина с грустными глазами, в белом халате и белой шапочке. Едва заметная улыбка чуть тронула ее губы. Это была его мать.

Он быстро скороговоркой прочитал: «…награждена орденом “Знак почета”». – Чего же молчала столько времени? – спросил он, не меняя своего насмешливого тона. – Рада, небось, до безумия, что бляшку свою получила! Блаженная. Копалась у людей в кишках. Надо бы в мозгах покопаться, тогда бы поняла, что они не стоят твоих трудов. Замыканные жизнью мрази!

– Не говори так! – возразила она вяло. – Ты привык глядеть на людей глазами твоего отца и поступать с ними, как он. Жизнь не такая, как себе представлял отец, и какой ты ее видишь сейчас. Он за это поплатился жестоко. Она красивее, честнее, радостнее и духовно богаче. Приглядись к людям, которые тебя окружают, не к тем, с которыми ты проводишь по ночам время, и ты поймешь, что заблуждался. Пока еще не поздно.

– Ты о себе-то думай! – презрительно возразил он. – Куда твоя жизнь пошла! Тебе кинули кость! Пойми, обглоданную кость! А ты думаешь, телячью ногу? Мать, проснись! Лучше бы дали тысячу рублей – больше пользы было бы. По полтиннику за операцию, ты же их, вон, около двух тысяч сделала. За границей тебя бы на руках носили, в золоте купалась, на лимузинах ездила. А тут ты обыкновенный районный хирург обыкновенной районной больницы, но с бляшкой «Знак почета», – издевался сын над матерью.

– Да, ты уже сложившийся циник. Ничего святого! – с грустью, словно с собой разговаривала мать. – Когда я тебя видела в суде и всю эту грязь, в которой валяли имя Райских, я мысленно воскликнула: «Господи, почему ты не задохнулся в детстве от дифтерита? Пережила бы, отплакала и все».

* * *

Райский напрягся и силой сознания отогнал от себя эти воспоминания, которые почему-то его встревожили. Но сцены раздора с матерью сами возвращались к нему, и Борис понял, что все это происходило потому, что ему хочется оценить степень враждебности его матери. От этого зависит его собственная судьба: будет ли ему предъявлено обвинение в краже драгоценностей матери, или она заберет заявление. «Если она жалела, что я не умер в детстве, то уж сейчас охотно отправит меня в каталажку, – со злостью подумал он о матери. – Нет, она большая гуманистка, болеет из-за страданий своих пациентов, а тут все же сын. Ну обижал ее, иногда оскорблял, но я все же ее сын. Мне бы свидание с ней, я бы сумел ее разжалобить».

Райский стал размышлять над своей несчастной судьбой, которая бы могла обернуться к нему счастливой стороной, если бы не эта глупость с переходом границы. «Так влипнуть – нужно быть круглым идиотом! А что, собственно, я сделал? – размышлял Борис. – Пытался перейти границу? Ерунда какая-то! Шел ночью, заблудился, случайно вышел на погранзаставу. Э-э-э! Все не так уж и плохо. Утром заявлю этому кэгэбисту, чтобы надежд на меня не питал. Я у них не служу! Я – вольный художник, хочу – пишу, хочу – по ночам гуляю. Творчество не знает ни времени, ни границ». – Ему вспомнился эпизод, с которого все началось…

В одной из редакций пожилой, веселого нрава заведующий отделом сидел, заваленный бумагами и, расчистив себе пятачок на столе, что-то быстро писал, когда вошел Райский.

– Что накатали? – спросил дружелюбно зав. – Анна Сергеевна говорит, вы талантливый юноша, у вас будущее. Так что у вас?

– О собаке, – неуверенно произнес Райский.

– Так это не в наш журнал. Можно в «Природу» или еще куда.

– Я о дохлой собаке, – прервал его Райский.

– О дохлой? – поперхнулся завотделом. – Давайте о дохлой, – согласился он милостиво. – Еще что есть? Давайте уж сразу.

– Есть! Как вешали кошку.

– И как же ее вешали? – серьезно спросил заведующий и с любопытством оглядел