на минуту забыть, что он следователь, а она – человек, совершивший антиобщественный поступок, и погладить ее по шелковистым, с отливом меди волосам.

– Катя, я все понимаю: и как тебе тяжело жилось, и твои обиды. Но не могу понять твоего поступка. Протест? Против чего? Почему ты на это решилась? – Барков встал из-за стола и сверху вниз глядел на опущенную голову девушки.

Она бросила на него острый, неприязненный взгляд и снова отвернулась. Помолчала и тихо с тоской сказала:

– Где уж вам понять? Не священник, а полицейский.

– Да так уж устроен человек, что он в состоянии понять другого. И я способен понимать людей.

– Если вы этого хотите. Для вас это обязанность, служба. Приказали! – Допросил, признание получил – и премия.

– Ты права, с одной стороны, это служба, но без премии. А с другой, как бы это тебе объяснить, мне хочется тебе чем-то помочь. Честное слово!

– Знаю я вашу помощь! Статья 190 уголовного кодекса и три года. Так что давайте, скорей помогайте, и конец!

– А ты, я гляжу, грамотная на этот счет. В КПЗ в прошлом году просветили? Только отстала ты в своих знаниях.

– Сама познакомилась! – с вызовом ответила девушка.

– Значит, знала, на что шла? Отчаянная девочка! Как на амбразуру. Ну, на амбразуру бы ты не пошла. На пулемет идут, когда есть что защищать! – резко бросил ей в лицо Барков.

– А у меня, по-вашему, нечего и защищать? – вскинула она голову и пристально посмотрела на следователя. – Думаете, если судима, написала листовки и бросила их, так ничего и святого нет? – со злостью сказала Маслова.

– Разве можно защищать то, на что ты сознательно клевещешь? Мы ведь, Катя, говорим с тобой о Родине, – следователь вытащил из папки на стопе листок бумаги из ученической тетрадки. На одной стороне крупными буквами был выведен рукописный текст.

– Смотри, что ты пишешь: «В нашем государстве простому человеку закрыт путь в институт. Без связей и взятки не пробиться».

– Что, неправда? Все об этом знают! – вызывающе сказала она. – Только все боятся говорить, а я сказала! Вот и судите меня!

– Ну, ты – прямо героиня. Все боятся, одна ты – нет. У нас сейчас никто не боится. Ты факты давай! Имела бы факты – пошла бы в любую редакцию. А то так, говорят. Ты сама три раза поступала в институт и проваливалась на конкурсных экзаменах. Может, нет?

– Провалилась! Потому что там места для меня не было!

– Катя! Так нечестно, – с укоризной произнес Барков. – Ты ведь в первый раз одиннадцать ошибок сделала в сочинении, дальше сдавать тебя не допустили. Я ведь ездил в институт, знакомился. А Сима Рожкова, твоя подруга, поступила на исторический. Какие у нее связи? Может, она взятку дала? Так у нее отец – скотник в колхозе, и детей еще четверо в семье! Так дала она взятку или нет?

Девушка опустила голову и молчала. Волосы прикрывали ее лицо. Но ухо, почему-то одно, стало красным.

– А на следующий год тебя выгнали с экзамена и не допустили к сдаче. Я думаю, ты не забыла, за что? – жестко продолжал следователь. – Вторая твоя подруга тоже поступила на исторический. И никаких у нее связей, и никаких взяток она не давала. Ты сама об этом знаешь. Хочешь что-нибудь сказать?

– А в этом году! – выкрикнула девушка, отбросив резко волосы с лица. – Придрались, что историю по учебнику готовила! А были бы связи или подмазала, так и по учебнику сошло бы! – торжествующе закончила она.

– Сомневаюсь! Ты за сочинение получила «четверку». Даже если бы ты по истории получила «пять», то английский бы завалила. У тебя в аттестате по-английскому «тройка». Притом, это ведь школьная оценка, а ее цену ты знаешь.

Девушка снова опустила голову.

– Так почему же ты бросилась обвинять советское государство? Ты ленилась, а государство виновато.

Она молчала, спрятав лицо за волосами. Барков тоже помолчал.

– Катя, кофе хочешь? У меня тут кофеварка есть.

Алексей Иванович открыл шкаф, достал кофеварку, налил из графина воду и включил кофеварку в розетку.

– Никогда не успеваю дома позавтракать, сплю до предела. Что значит холостяк. Вот и держу здесь кофеварку. Ты кофе любишь?

– Я раньше кофе совсем не пила. Даже вкус не знала. А потом… как в западне.

Алексей Иванович достал две чашки, полотенце, протер их, одну поставил перед ней, вторую оставил у себя в руках. Налил кофе и, присев на подоконник, отхлебнул глоток. Девушка, обжигаясь, жадно выпила напиток, и Алексей Иванович налил ей вторую чашку.

– Катя, в театре было собрано 45 листовок. У тебя их столько и было?

– Нет! Их было 50!

– Значит, пять попали к иностранцам. Ты знала, что там были иностранцы?

– Знала! – ответила она, стараясь не глядеть на Баркова.

– Ты на них и рассчитывала?

Она промолчала. Алексей Иванович допил кофе, поставил чашку на подоконник рядом с собой, подошел к столу и сел рядом с девушкой. Она наклонила голову и снова скрыла свое лицо.

– Ты сама не могла знать, что в зале будут иностранцы, хотя листовки свои ты бросила именно туда, где они сидели. Тебе кто-то сказал, где они будут сидеть?

– Нет! Нет! Я сама! – испуганно воскликнула девушка.

«В детской игре это называется “горячо”», – подумал Барков.

– Давай с тобой порассуждаем. Текст твоей листовки таков, что не мог служить сенсацией для советского человека. Такие факты известны, кое-что освещает печать, кино. Даже в театре показали взяточника в вузе. Так кому нужен был твой отчаянный шаг? Другое дело – иностранный любитель сенсаций подобного рода. Их хлебом не корми, а дай что-нибудь жареное. А теперь перейдем к логике. То, что ты знала об иностранцах, ты не скрываешь. А вот откуда узнала – не хочешь сказать. Мне же известно другое: некоторые иностранцы наверняка знали, что ты или не ты, а просто девушка, советская девушка, бросит в театр антисоветские листовки.

– Откуда вам это известно? – с некоторым любопытством спросила она и впервые взглянула на него.

– Они ждали этого момента. Может быть, ради этого момента и пошли в театр. Едва ты крикнула и бросила листовки в зал, два иностранца уже держали в руках подготовленные расчехленные фотокамеры и успели сделать снимки прежде, чем тебя схватил тот парень.

Девушка в растерянности смотрела на следователя.

– Это неправда! – тихо сказала она.

– Нет, Катя, это чистейшая правда. Поверь мне на честное слово, у меня нет этих снимков, но я уверен, скоро они появятся в западной печати, в двух, трех, а может быть и пяти газетах. Ты для них сейчас «великий