этот строгий отсев, далее требовалось отобрать подходящих по характеру: смелых, умных, терпеливых, хладнокровных, изобретательных и решительных. Но даже если кто-то из этих бедняг вдруг оказывался ангелом всех необходимых добродетелей, это было еще не все: ему предстояло ужиться с гонором и шуточками остальных четырнадцати членов патруля, которые считали себя лучшими солдатами во всей армии и соглашались принимать новичков только на своих условиях.

Большинство из наших бойцов получили среднее образование, никто не учился в частной школе или в университете. Все, кроме двоих-троих, принадлежали к рабочему классу, в основном были горожанами; по политическим взглядам разнились от тори до коммунистов (и только для последних политические убеждения по-настоящему что-то значили); что касается вероисповедания, которое обязательно указывалось в документах, то большинство принадлежали к англиканской церкви, а за ними в порядке убывания шли католики, пресвитерианцы, методисты и баптисты, один иудей и один атеист; однако никто из них, насколько я заметил, не отличался сколько-нибудь сильным религиозным рвением и ни в поведении, ни в разговорах никто ни разу не выказал какого-либо интереса к вопросам веры. Дело было не в невежестве – то или иное религиозное воспитание получили все, – просто вопросы веры наших бойцов совершенно не заботили. В сущности, их даже нельзя было назвать христианами.

Нам не требовалась религия, чтобы оставаться приличными людьми даже в разгар насилия и вседозволенности войны: мы не насиловали женщин, никого не пытали, грабили умеренно и только тех, от кого не сильно убудет, пили тоже умеренно (по солдатским меркам), старались не распускать руки, распутничали только в достойных заведениях и по возможности заботились о залетевших девицах.

Разумеется, мы не бросали товарищей в беде, досконально выполняли свои обязанности, заботились о соратниках, достойно относились к врагам (в лице пленных, которых брали) и расставались с жизнью без лишнего пафоса. Наше поведение диктовал викторианский идеал джентльмена, который с течением лет простые люди переняли от класса, его создавшего (но давно выбросившего на помойку), – и приняли как само собой разумеющуюся манеру поведения. Конечно, проступки случались постоянно, в основном формального характера, и мне приходилось за них наказывать, но люди всегда сами следили за тем, чтобы не водилось краж, вранья, ссор, неуважения, издевательств, трусости, халтуры и вообще ничего из тех не имеющих конкретного названия преступлений, которые подпадают под определение «подвести своих». Усилия, которые я прилагал, отбирая нужных нам людей и отсеивая негодных, окупились сполна.

К концу декабря после еще нескольких вербовочных выездов наша численность слегка превысила обозначенную в штатном расписании, и Боб Юнни занялся подготовкой новичков. В последние дни войны в нашем формировании, не считая новобранцев, проходивших обучение, числилось 119 человек.

Сержант Уотерсон так и не восстановил свой боевой дух. Он бы пригодился нам на штабной работе или при обучении новичков, но теперь чувствовал себя неловко из-за того, что не мог драться, и попросил об отставке. Я отпустил его.

Двоих русских, Ивана и Николая, я освободил от боевых рейдов, считая, что они и так хлебнули достаточно. К тому же, попади они в плен к немцам, их участь была бы незавидной, поэтому я счел несправедливым подвергать их большей опасности, чем остальных. Николай стал поваром и отменно нас кормил, Иван обслуживал меня, когда я бывал в нашем штабе, а также выполнял множество других обязанностей. Оба научились говорить по-итальянски (а вот английским так и не овладели), работали целыми днями и никогда не терялись. Однажды у них кончились дрова, и они свалили дерево, подорвав его гелигнитовыми шашками. Неизменно улыбчивые балагуры, они стали любимцами всей PPA. Мы гордились их силой и выдающимися подвигами, например способностью за раз выхлебать девять литров вина.

Не знаю, почему британцев считают неспособными к языкам. К нашим это точно не относилось: итальянский все освоили за какие-то несколько месяцев. Грамматика, конечно, иногда бывала чудовищной, но все равно они могли поговорить на темы далеко за пределами бытовых. После года, проведенного в Италии, я мог выбрать наугад любого из своих людей, отправить его в ближайшую деревню со сложным посланием для командира партизан и быть уверенным, что он принесет точный и полный ответ.

С отбором командиров дело обстояло хуже. Похоже, наша часть испытывала роковое влечение к тому типу офицеров, который Билл Стирлинг назвал «буфетными гангстерами». Дело всерьез затруднялось из-за правила, которого я придерживался: любой офицер-новичок у нас отказывался от всех званий военного времени. Младшие чины с легким сердцем отказывались от лычек, а вот офицеры за свой ранг цеплялись: дослужившись до временного звания капитана или майора, они не хотели терять статус. В любом случае большинство искало гарантий быстрого повышения, чего я посулить не мог, поскольку у меня в принципе были только лейтенантские вакансии. Большинство же лейтенантов, изъявивших желание служить у нас, оказывались просто мальчишками-дураками или отличались каким-то явным изъяном: кто-то беспробудно пил, у кого-то были провалы в памяти, кто-то страдал галлюцинациями. Юнни считал, что я установил слишком высокие стандарты, но, если наши сержанты справлялись с делом лучше, чем большинство армейских майоров, как я мог поставить командовать ими лейтенанта-молокососа?

Групповое фото бойцов PPA в освобожденном итальянском городе

Разумные и толковые офицеры, в которых я нуждался, несомненно существовали, но все служили в боевых частях, где чувствовали себя вполне комфортно, да и командиры их подразделений, разумеется, внимательно следили, чтобы у ценных кадров не возникло желания перебраться в другое место. А распределительные центры кишели тысячами остолопов, которые прошли офицерские курсы, но ни к какому делу не годились. Они и сами не хотели работать и уж точно не рвались в бой, мечтали о штабных должностях и продвижении по службе; или, если не хватало нужных связей, довольствовались должностью коменданта города или работой в военном правительстве союзных сил на оккупированных территориях, которая сулила комфортное жилье, услужливую подружку и приличный навар с черного рынка. Корень всех зол таился в принципе отбора на офицерские курсы. В первые дни войны в армии процветал такой снобизм, что обычный сержант, не учившийся в хорошей школе и не принадлежавший к среднему классу, боялся подавать туда заявление. «Я никогда не буду чувствовать себя своим в офицерском собрании», – думал он и навсегда оставался при своем звании. А вот щенки, вышедшие из школ, где усвоили главное знание: успех ждет того, кто умеет дергать за ниточки, – невежды, лентяи, корыстолюбцы, эгоисты без гордости и амбиций, понятия не имевшие, что такое ответственность, совесть и честь, – шли бесконечным потоком, отпускали тонкие усики, пихали