обнаруженные неполадки, снова мелочишки. <…> Часов в 5 тихонько прошел в кабинет. Алена все дремлет сладко.

Когда шли обедать, повылезали из своих углов киски-«соседки», и Аля кормила их привезенной колбасой.

Настоящий сегодня был день начала Весны Света. Крепко подмораживало, а солнце уже заметно пригревало. Сейчас 6 часов. День гаснет. Начали стынуть, посинели снега. От заката за деревьями в пол небосклона разлилось бледно-розовое сияние. В открытой форточке дрожит струящийся теплый воздух. Неподвижно и молчаливо в чистом небе темнеет раскинутость сосен, устремленность берез и осин, установленность елей. Последние будто с самой высокой своей веточки-пальчика глядят в глубь себя и в землю, охраняя ее опущенными тяжелыми лапами… Зашевелился у себя в кровати Цуцик. Пошел к ней: лежит на подушке румяная, со своими голубыми цветками глаз…

У обоих у нас уж не знаю за сколько месяцев — впервые сегодня — абсолютный отдых, покой, освобожденность. И радость друг другу…

А сутки листаются и листаются, вращением своим напоминая электрический счетчик, накопляющий очередную сумму итога. Итога…

За ужином (рисовал младенцу Тищенко на салфеточке автомобиль, зайца, собаку) чувство уходящего времени дошло до необычайной остроты. До такой степени, что невольно спросил себя (увидев действительность уже ушедшей в прошлое): «Ведь это я Алю и все вокруг „находящееся“ во сне вижу?» Идя домой, ясно ощутил близкую, близкую последнюю разлуку одного из нас с другим. И именно одного из нас, ибо другой тогда знать об этой разлуке уже не будет… Боже мой! Как надо любить друг друга! Как надо радоваться друг другу! Неотрывно. Непрестанно.

Когда пришли домой и сели — Аля на диван, я в кресло, — показалось, что сидим в ожидании отхода поезда, готовые к нему, — вот-вот тронется… Потом в кабинете: немного радио, много Шалыт, Буяновского и, наконец, Буси с Юрой.

24 февраля.

Утром тихий снегопад. Со вчерашнего вечера опять немного недомогание, поэтому, несмотря на соблазн новых снегов, остались дома: Аля — с рекомендациями «мышам», я — с Мережковским. После обеда дрема и в связи с городом долгое обсуждение всех нависших проблем, и честно говоря, довольно мрачных в перспективе… И опять долго гадали над вариантами лета, тут тоже довольно безвыходно… (Вот и деньги есть, а не найти летнего настоящего варианта.) Измучены оба… Одна мысль о хлопотах, о переездах и укладках пугает… Часов в 6 — появление «лыжника» с просьбой о билете на 5-е. Вслед за ним явление Тани Тауэр, с сообщением о вопиющем сволочизме Синицыной и Бауэр… Отправил Таню и озабоченную мной Алю ужинать. Показалось, что есть жар. Но на градуснике 36,4. Что же за недомогание?? Не хватало еще заболеть мне сейчас! Вечером Аля крутила радио. Оба немножко вздрючены…

25 февраля.

За ночь деревья оделись снегом. Лес стоит белой стеной. Нависшее над ним свинцовое небо кажется особенно темным и тяжелым. Продолжает идти снег, частый, тихий, отвесный. Тепло. Пахнет талым снегом. На сосульках нарастают и, блеснув, падают длинные капли.

Позавтракав, уложились. Аля сходила к Ане, отнести конфет. Часок дремали сладко. В час Аля сходила за приехавшим Сергеем. В 1 час. 7 мин. выехали, около 2-х были дома. Дома чисто, приветливая Маршида [помощница по дому], встречающие Тиша и Кисаня. Около 3-х Аля уехала в Консерваторию. Маршида тоже ушла. Остался опять один, опять в тишине и опять с неугомонной тревогой сердца. <…>

1972

Репино. Дом творчества композиторов

15 февраля.

Морока со звонками Мариса [Янсонса]. Аля с утра тусклая: голова. Серо. Тает. 12.20 с Володей отбыли, не хочется уезжать… В 1.10 — на месте. Бухгалтерия. Пустыня, серый снег, мокреть. Пасмурное молчание. Только вороны разговаривают вдалеке. Быстрая раскладка в пустынных комнатах минувшего лета. В доме тепло. Обед. Неизменная Аня. Как всегда, сообщение новостей: в воскресенье разбило параличом Г. Попова, валяется без движения и языка, один в 15-м коттедже.

В столовой человек шесть. Оперированный Гутников. Звонок Али: сегодня Иннин денек — «Помолись». Ездила в этой связи, искала мне подарок. Видела Инну во сне. Завтра утром приедет. Домой с термосом. Вытащил стул на памятное крыльцо, посидел… Капель. Немое молчание. Постукивает дятел. Редкие машины на шоссе.

До 5-ти сладко дремал, укрывшись. 5.15 — у стола. За окном смеркается. Не шелохнет. Чернеют стволы елок. Зажег свет. Полистал вступление к «Под старыми липами». На ужин шел мимо домика, где жил в августе Шостакович, где видел его в окне в свете лампы склоненным над столом, судорожно и торопливо наносящим на бумагу иероглифы Пятнадцатой симфонии… Уже 7 месяцев прошло с тех пор…

Дома — глухое молчание. Тьма за окнами. Яркий свет лампы. Страх долгого очередного одинокого срока здесь… Сел было почитать… не читалось, думалось: напрасен страх, еще не успел я приготовиться, чтоб начать Быть здесь, как уже миновал целый день моего пребывания здесь… Достаточно вспомнить двухмесячный искус минувшей осени в Усть-Нарве, казавшийся неодолимым и нескончаемым и ныне в семимесячную давность скользнувший как миг; так скользнут и эти предстоящие 2 недельки, малые, не истекшие, — они уже в прошлом… Значит ли это, что вообще преодолен ужас сроков? Нет, конечно. Значит ли это, что готов ты к последнему своему мигу. Нет и нет… Но что-то есть уже «сегодняшнее» в будущих сроках и в последнем часе, в неизбежном их и осязаемом Приближении.

Жизни свойственно нетерпение. Ей свойственно хотеть. В основе Бытия лежит Движение. Движение — есть стремление. Стремление же — всегда поспешение… И только понимание этого осеняет нас знанием, гласящим: «не спеши», «терпи», «будь недвижим» (если можешь). Стремление Бытия и его самосознание — суть две противоборствующие, равнодействующие силы, фиксирующие мгновение Истины (фиксирующие «момент Вечности». Жорж!!).

16 февраля.

Около 10-ти позвонил Але. Выезжает. Лег спать. Время остановилось. Но пространство между нами сократилось и ушло! В 11.15 подъехала фисташковая машина. До обеда беседа о Ксении Владимировне, судьбе ее разграбленных вещей, пустой комнаты и т.д. Аля вчера объездила город — привезла мне Тургенева. До 5-ти — сон. Потом — вместе… Вечером немного радио. Рано легли. Вместе. Алины глаза обо мне: «чтоб я был, был, был…» Свет неистовой ее души…

17 февраля.

Ночью будил Алю «своими темами»: Саркисов и пр. дрянь. Перед обедом, на скамеечке у залива: три вороны вдалеке, на льду. Их расхаживание, мизансцены. Внезапный, точно по уговору, отлет их в лес. Весна света (глог! [деревце слепокура]). Солнце ощутимо греет: теплый мех воротника. После обеда — сон. Варюсь