в проблемах предстоящих программ и поездок (проблема Фалика). Вечером настоящее слушание Онегина (Хайкин). Как хорошо!

18 февраля.

Весь день отравил себе и Але своими «дымящимися» проблемами… Ночью опять будил Алю на тему Пятнадцатой симфонии Шостаковича и надуманных сложностей отношений с ним (с осени по сегодня). В 7 час. ужин. В 8 час. позвонила дежурная: пришла машина за Алей. В 9 часов ее звонок уже из города.

19 февраля.

В 9 часов — восход солнца. Звонок к Але. До обеда: 1-я ч. Девятой симфонии Брукнера. Ясно. Светло. Явное начало Весны света. Изобилие нераскрытых, рыжеющих на солнце, гроздьями висящих чашечек на вершинах елок. После обеда — сон. Вечером «Дворянское гнездо» [И.С. Тургенева] и разговор с Алей.

20 февраля.

Как и вчера, до обеда — 2-я ч. Брукнера. Перед обедом — на скамеечке у залива. Воскресенье, много людей, лыжников. <…> С 5 часов до 9 у меня Фомин (поправки в книжке о Филармонии, вообще, в частности о Саркисове. Коньяк, дружески). В 10 звонил Але. Полумесяц. Звезды. Тихо.

21 февраля.

В 9.15 вышел из домика, а мне из-за деревьев навстречу золотой шар солнца. До обеда 3-я ч. Девятой симфонии Брукнера. Круг до горки мимо будки. Сон после обеда потяготный. С 4 до 8 у меня Данилов с «докладом». Толково; вызывает доверие (пока?). Ужинали. Вечером «Дворянское гнездо». Удачно заснул.

22 февраля.

Беспробудно спал почти до 8-ми. Но утро хмурое, тяжелое, давящее. Грустно, насквозь печаль. Но… не занимался…

вялость… После завтрака спал. Прочел оставленные Фоминым очередные гранки книги о Филармонии. По инерции многим уязвился, замельтешился в «завистях», «обидах», в «жадности». Вовремя вспомнив утреннюю печаль (и себя в зеркале), опять протрезвел (в который раз?!). Все это мышачья возня, все это даже не однодневки, а одноминутки. Чепуха… только возникая, все эти отзывы, оценки, «достижения» — не успев возникнуть — уже исчезают бесследно… Да что говорить! Благодарить Бога надо за все, за Алю, за нее надо молиться, чтоб была благополучна!! И работать в меру сил.

Закончил «Лаврецкого» и «Лизу». Вечное Создание! Для тех, кто имеет уши слышать, конечно. Вечное Создание о неотвратимом уходящем. В вечность всего, всегда, заново и как впервые… Записал кое-как (вот эти странички). А день тускнеет. В мертвенной тишине, тонкие, неодолимые, опускаются сумерки…

Часок до ужина сидел в молчании, не зажигая огня. Очень было благостно и утешно… Вечером Тургенев — «мелочи» (Белинский, Гоголь, Тютчев, «Клара Милич»).

23 февраля.

После завтрака до 12-ти провалился в крепчайший сон. Укладка, бритье (бьет предотъездная лихорадка…). Появление Саркисовой с еловыми ветками (их потом выбросил). После обеда немного дремы. (К Миллеру) и лихорадочное ожидание. 4.15 — черная «Волга» между елок. 5.20 — дома. Переодевка, седуксен. С Алей в 6.30 в Филармонию. Беседы с Даниловым, Б. Никитиным (библиотекарем). Пришла партитура Пятнадцатой [Шостаковича], но какая! Тихо-Хренниковская мясорубка музыки, толчеи, конъюнктур… Дома около 11-ти (ехали с Н. Рабиновичем). Никитин о Ларичеве в антракте.

24 февраля.

С непривычки всю ночь не хватало воздуху… Жара, удушье, просыпания… В 10.15 один в Филармонию. С Зоей Николаевной и Саркисовым о Марисе, о поездке в Молдавию; сообщение Стрижовой о никитинском подвохе по поводу Ларичева. В 1-м часу — за Алей, и в Комарово, наконец, вместе. Я ей — о докладе З.Н., Аля — о безобразии сына Никончука, удушившего никотином в интернате кошку… После обеда сон. Я встал часов в 5, ушел в «кабинет». Сел с Тургеневым. Вышла Аля. Я взял листать Пятнадцатую Шостаковича (ничего не понимаю… кошмар какой-то…). Аля исчезла — я, мол, взялся за партитуру, — закопошилась в столовой с нотами. Принесла мне Пильняка. Села с газетами. Я — с интересом — с новой книгой. После ужина Аля, наконец, дозвонилась домой: все в порядке.

25 февраля.

Проснулись с радостью друг к другу. Аля, в рубашечке, ко мне. «Всячинка» и «удачный» вариантик у Али. Оба в кабинете: от покоробленной коробочки с шахматами, через коробочку Инсбрука — серия гастрольных воспоминаний: площадь Инсбрука, площадь Клужа, Краков, Вавель, лодзинский кошмар и т.д. Прогулка (кружок) по репинской лесной дороге, «мокрыми» арендными дачами, еще направо, и неожиданно для Али очутились на своей территории. После обеда <…> сон. На ужине — появление Оника. Вечером читал Пильняка. Кой-что вслух. Аля — с газетами.

26 февраля.

Пробуждаясь в течение ночи, заметил: гул электрички ближе — значит, ветер подул с востока, значит, похолодает и будет ясно. Так и случилось. Вместе с нами встало и ясное утро, а над лесом разлилось сияние зари и выкатилось золотое солнце. После завтрака — к заливу. Вершины, каждая ветка деревьев оделись сверкающей хрустальной броней льда. Отдельные деревья стоят сплошь залитые точно стеклянной броней, ослепительной, искрящейся в солнечных лучах. Домой немного берегом и мимо «Друскина».

В 11 были дома. Легли спать. Аля — с Тургеневым. Долго смотрел на Алину спящую мордашку, такую серьезную, не по возрасту. Спали до 1 часа. Взял в спальную партитуру Пятнадцатой, опять попытался хоть что-то ухватить… Опять всплыли все неразрешимости вокруг нее и будущего (идея пригласить Максима). Коньячок: полрюмочки, и еще пол, и еще пол… После обеда на скамейке у «фонтана». Дома — в 4 час. Аля читала. Я — заснул. Потом дочитывал Пильняка.

Опять (но спокойно) беседа об очевидной неизбежности моего ухода (о праве на «сверчка» Пильняка). После ужина Аля звонила домой из голубой дачи. Я — один прямо домой. В 8.30 пришел Саркисов. Установили план моих работ в марте и апреле. Наметили программы Молдавии. Оговорили ряд мелочей. После его ухода пили чай с печеньем, а в 11 уже и погасили свет (перед сном «паника» по поводу сыпи у меня на пальце ноги).

27 февраля.

Как вчера, ясно, морозит. Барабанят, перекликаются дятлы. После завтрака Аля улеглась с Тургеневым («Дневник лишнего человека»). У меня — синдром, но потом собрался с силами, засел за филармонические дела: состав худсовета, конкурсы. Позвал на «совет» Алю.

Потом она взяла саночки и ушла на горку. Я остался дописывать список текущих вопросов к Стрижовой. После обеда решили посмотреть щенка-овчара у погорелого в прошлом году домика. Дома, Аля опять у себя в уголке с книгой («Два приятеля» [А. Херодинова]). Я задремал. Потом заговорили о том, что читала Аля. Я попросил чаю с коньячком. Потом в кабинете длинный разговор о Тургеневе, его величии и его отличии от Толстого (у первого