— В-вот, уже п-пришли, — прошептал Рустам на ухо ИвануАнатольевичу.

— Ты знаешь, о ком я говорю, — сказал Дассам, — ты такжезнаешь, что вмешиваться нельзя, никому, тебе тем более. Это ее выбор. Если онасогласится, за такого адепта он точно получит отсрочку. Молись, чтобы онаотказалась.

Старики остановились в нескольких метрах от лестницы.Агапкин вдруг заговорил по русски:

— Ты, старый злобный огрызок, мало тебе четырехсот лет? Такни хрена ты не понял! Грязная бесчувственная ледышка! Вот поэтому тебя неотпускают! Я уйду к белому всаднику, а ты останешься, будешь тут дворником ещетысячу лет!

Пыхтя, отдуваясь, Агапкин стал карабкаться вверх полестнице. Дассам стоял внизу, задрав голову, придерживая иссохшей рукой своюушанку и кричал слабым, сиплым голосом по русски:

— Федя, подожди, куда ты полез? Ты не сумеешь сам открытьлюк, он тяжелый!

Агапкин замер посередине лестницы, повернулся, посмотрелвниз, оторвал руку от перекладины и ткнул пальцем в Дассама:

— Вот, Ваня, полюбуйся, мой знакомый дворник, о котором ятебе говорил!

Берлин, 1922

Федор вернулся в пансион около восьми вечера. В гостинойгорел торшер. Фрау Зилберт мирно вязала в кресле. Он хотел пожелать спокойнойночи и пройти в свою комнату, но фрау указала спицей в темный угол у камина исообщила:

— К вам опять посетитель.

Из угла торчали вытянутые ноги в щегольских башмаках натолстой резиновой подошве. Посетитель спал, развалившись в кресле. Лицо егоскрывала шляпа, надвинутая на нос.

— Очень приятный юноша, — прошептала фрау, — ждет вас с семичасов.

Приятный юноша зашевелился, потянулся, снял шляпу, зевнул,открыл карие глазищи, улыбнулся во весь рот, вскочил и обнял Федора.

Если бы до отъезда Бокий не показал фотографии, Федор ни зачто не узнал бы Осю, он помнил маленького умирающего старичка, помнил тощегослабенького мальчика с младенческим пушком на голове. Теперь перед ним стоялневысокий стройный молодой человек, с чистым смуглым лицом, чернобровый,белозубый, излучающий какую-то невероятную веселую энергию, хотя только чтопроснулся, позевывал, тер глаза.

— Вы вместе учились? — спросила фрау Зилберт.

— Да, — поспешил ответить Ося, — в одной гимназии, в Москве.Господин Агапкин всегда получал отличные оценки, хотя совершенно ничего незнал, а я знал все, но едва дотягивал до удовлетворительных результатов. Он умелболтать без умолку, и голос у него был такой противный, что преподавателихотели только одного: чтобы он замолчал. Но он говорил, говорил, пока недобивался высшего балла. Тогда становилось тихо, и все радовались. Я же,напротив, боялся открыть рот. Вот так, с первого до последнего класса, онболтал, я молчал. Теперь наоборот, я болтаю, он молчит.

У Оси был великолепный немецкий, словно он всю жизнь говорилна этом языке. Фрау слушала его треп с нежной улыбкой, глядела на него, как народного внука.

— Пойдем, однокашник, у нас мало времени, — сказал он Федорупо русски, — в семь утра я должен быть в Париже.

— Сегодня?

— Конечно. Что ты так смотришь? В четыре поймаю аэропланвеликого Юджина Матти. — Он повернулся к хозяйке, галантно поклонился изатараторил по немецки: — Спокойной ночи, милая фрау Зилберт, очень приятнобыло с вами познакомиться, передайте огромный привет вашей красавице внучке искажите, что она непременно станет звездой синематографа.

Когда Ося надевал свой плащ, Федор увидел в зеркале, что ониправда выглядят ровесниками, хотя Осе только семнадцать, а ему тридцать два.Древний паразит как будто уравнял их.

«Знает или нет? — думал Федор, глядя на Осю. — Может, стоитпоговорить с ним об этом?»

— Погуляем по Тиргардену, погода отличная, — заявил Ося иотправил последнюю, прощальную улыбку фрау Зилберт.

Моросил холодный дождь, дул ледяной ветер.

— Надо было хотя бы зонтик одолжить у доброй фрау, — заметилФедор.

— Нет смысла. Дождь слишком косой для зонтика. К тому жескоро кончится, тучи разойдутся. Погода должна стать летной. Иначе меняотчислят из Сорбонны.

У Федора голова шла кругом. Он не перебивал, не задавалвопросов. Поднял воротник, шагал рядом с Осей по темной пустой аллееТиргардена.

— Так вот, Юджин Матти, великий авиатор, наполовинуангличанин, наполовину итальянец. Я уже написал о нем пару репортажей дляжурнала «Флайт». Сегодня в четыре он взлетает с берлинского аэродрома на новоймодели фирмы «Скайрингс», он сейчас отрабатывает ночные полеты. Обещалподбросить меня до Парижа. В девять я обязан сидеть перед экзаменаторами исдавать Древний Египет. К половине третьего мне нужно подойти к отелю «Штерн».Лючия, жена Юджина, поедет на автомобиле в аэропорт, обещала меня прихватить.Так что времени в обрез.

В ночном парке не было ни души. Дождь кончился, ветер гналтучи, над верхушками деревьев иногда мелькала круглая оранжевая луна. Осюинтересовало все. Как выглядит сейчас Таня, когда сделал первые шаги и произнеспервые слова Миша, которого он пока еще не видел, но очень хотел познакомиться.Здоровье старой няни. Первая любовь Андрюши.

Шли быстро, но все равно замерзли. Ося остановился, взглянулна луну, сказал:

— Полночь. Тут рядом есть ночная пивнушка. Пойдем греться.

В пивнушке щипало глаза от папиросного дыма, в дымуносились, как призраки, грудастые кельнерши с гирляндами огромных кружек. Осяпровел Федора в следующий зал. Там играл маленький оркестр, парочки отплясываличарльстон.

— Мы будем танцевать? — изумился Федор.

Вместо ответа Ося выдал несколько вполне профессиональныхпа. Федор застыл в растерянности. Ося, продолжая легко отплясывать, началговорить или почти напевать в такт музыке:

— Надо согреться. Пиво я терпеть не могу. Сосиски тут сдушком. Сейчас будут играть степ, я научу тебя, каждый врач обязан мастерскибить чечетку. Она разгоняет кровь, лечит меланхолию, способствует правильномупищеварению и отлично прочищает мозги. Вот, как раз подходящая музыка. Смотри,я начинаю. Повторяй мои движения.

Федор послушно принялся вслед за Осей бить чечетку, сначаланеловко, потом все лучше.

— Молодец. Отлично. Слушай, окно на границе, о которомговорил Павел Николаевич, вполне надежно. Я пользовался им дважды. Бывал вПитере, до Москвы доехать не решился. Я могу встретить и забрать их на даче узалива. Адрес у тебя уже есть. Предупреди заранее, хотя бы за неделю, черездоктора Эрни. Танцуй, Федя, танцуй. Тане оставаться в Совдепии нельзя. У меняздорово развита интуиция, я кое что чувствую и знаю наперед о тех, кого сильнолюблю.