Он закричал:

– Ты не понимаешь!.. Прийти и взять – этодостойно.

– А что же недостойно?

– Выпрашивать!

– Взять – это убивая людей, сжигая села и города?

– Это война! – закричал он. – Огонь и кровь…Как иначе? Но это – слава, так завоевывают любовь женщин! Это жизнь…

Она воскликнула гневно:

– Жизнь?.. В мой дом ворвались убийцы, это жизнь?.. Ты,убийца, требуешь, чтобы я, твоя жертва и твоя пленница, еще и любила тебя,убийцу? Да лучше я умру!

В его глазах сверкнул огонь, он взревел, как раненыймедведь. Она смело смотрела в его налитые кровью глаза. Он ощутил, как его рукавзметнулась, послышался хлесткий удар.

Итания отлетела в сторону. Он остановившимися глазамисмотрел, как ее тело оказалось на ложе. Итания тут же приподнялась и села,опираясь рукой о подушки. Другой рукой неверяще щупала щеку. На нежнейшей кожекрасным отпечатались пальцы, а уголок губы вздулся и распух, там показаласьалая капелька крови.

Придон застонал. Больше всего хотелось упасть на колени ивымолить у нее прощение, а если нет, то вонзить себе в грудь кинжал и покончитьсо всей этой нелепостью, но он застыл, как врытый в землю каменный столб.

– Что я наделал… – прошептал он. – Я убилсебя… Я убил…

Он весь вздрагивал, мышцы силились заставить ноги сдвинутьсяс места, унести предателя, вместо этого колени подогнулись, он поспешно сел накрай ложа. Итания смотрела, как его крупное тело вздрогнуло, затряслось вконвульсиях. Он закрыл лицо ладонями, из могучей груди вырвался мучительныйстон.

Итания не верила глазам, из-под пальцев выкатилась слеза,побежала по щеке, оставляя дымящуюся дорожку. Повисла на подбородке крохотнымзлым алмазиком, а когда сорвалась на грудь, там вспыхнул короткий огонек. Онаслышала, что артане больше всего на свете стыдятся слез, но могучий и свирепыйвоитель плакал, в самом деле плакал, с трудом сдерживал стоны и рыдания, однакоони прорывались, он мычал в нечеловеческой муке, его широкие и такие тяжелыеплечи содрогались, это было как землетрясение, как потрясение всех основ…

Никто и никогда ее не бил, не коснулся даже пальцем, да чтотам пальцем – не слышала даже резкого слова, только улыбки со всех сторон,сладкая музыка и ласковые люди, но сейчас боль в быстро распухающей щекеотступила под натиском другого чувства, которого она не понимала.

– Ты страдаешь, – прошептала она.

Плечи Придона затряслись сильнее. Она осторожно села рядом,он мычал и раскачивался, сквозь растопыренные пальцы она видела смертельнобледное лицо, искаженное страданием.

– Ты страдаешь, – повторила она и сама заметила всвоем голосе удивление.

Пальцы Придона вздрогнули, когда она коснулась его руки ипопыталась отнять ладонь от лица. Он лишь прижал сильнее, страшась открытьмокрое лицо.

– Что мы наделали, – произнесла она, после паузыповторила с горечью: – Что мы наделали, Придон…

Его плечи затряслись сильнее, из-под плотно прижатых ладонейвырвался мучительный стон:

– Я все сломал!.. Как я мог…

– Это мы, – вздохнула она, с женской мудростьюпонимая, что первопричина не в нем, Придоне. Он стал игрушкой в руках могучихстихий, что управляют миром. Как и она, у которой не было ночи, чтобы не думалао Придоне, не мечтала о нем, не желала ему мучительной смерти… от которойспасла бы в последнюю минуту, выхватила из огня, выдернула бы из-под падающегоему на голову меча, чтобы понял, поверил, ощутил. – Это все случилось снами, Придон…

Она наконец оторвала его ладони от лица, он взглянул на неес такой страстной надеждой, что сердце ее защемило от сладкой боли. Этотмогучий разоритель ее страны – всего лишь большой ребенок, что с неистовойстрастью добивался ее… нет, могучий великан с пламенным сердцем и душойребенка. Он даже не понимает, что на своем беге к ней рушит дома и города, каклесной олень походя разбрасывает купола муравейников. Говорят же, что мирмужчины – его крепость, но только снаружи. Внутри – это чаще всегокомната ребенка…

Придон заставил себя посмотреть на то, что сделал, на чтодерзнул. Сердце тяжелыми ударами разламывало изнутри грудь. Правая щека Итаниипокраснела и распухла, но сейчас в глазах нет ненависти, только безмернаягрусть. Ему страстно захотелось умереть именно сейчас. Но так умереть, чтобы небезобразным трупом, а просто исчезнуть, превратиться в пыль, в воздух, чтозаполнит ее покои свежестью. Он так долго вскарабкивался на гору за этим редкимнежным цветком, что, когда наконец добрался, сразу же… сломал!

Она сидела рядом, глаза в полумраке блестели. Он не видел,что в них, то ли внутренний свет, то ли слезы.

– Что мы наделали, Придон, – прошепталаона. – Что мы наделали… Проклятые гордецы!

Он вздохнул, она видела, с каким огромным усилием он беретсебя в руки, что значит – прячет свое нежное сердце в каменную скорлупу,лицо твердеет, в нем проступает нечеловеческая гордость. Артанин, во всемартанин. Живут красиво, умирают красиво… Ну, как понимают это.

– Все неважно, – ответил он глухо. – Все этипожары, разоренные города… Люди все равно мрут, а дома рушатся от ветхости.Ничто не вечно. Я лишь ускорил… Зато – получил тебя.

Она покачала головой.

– Ты всего лишь вошел во дворец и взял меня силой. Такпонимают твои люди, и, хуже всего, так считают по всей Куявии. Для твоих людей,как и для тебя, это повод для гордости: ворвались в чужую страну и взяли силой,но не все думают, как артане. Нас не спасет, даже если вдруг объявлю, что самалюблю тебя. Уже давно люблю. Никто не поверит. Ни артане, ни куявы. Все решат,что ты меня заставил сказать такое.

Он нахмурился, в голосе прозвучал металл:

– Я не собираюсь никому ничего объяснять.

– Почему?

– Это будет похоже, что я оправдываюсь!

Она коротко взглянула в его грозное лицо, опустила взор.

– Да, это будешь уже не ты.

Он едва не закричал, было видно, что он едва сдерживается:

– Я не могу оправдываться!

Она сказала тихо:

– Ты устал. Ты измучен. Ты даже со мной срываешься накрик… Что-то стряслось?

– Сегодня погибли Зброяр и Крок, – ответил оннехотя. – Молодые, красивые, чистые… Оба умели слагать песни! А убили ихподло в спину. Виновных я не нашел, хотя, конечно, велел спалить ближайшеесело. Плохо мне, Итания. Герои не должны погибать так… просто. А оба былигероями. Теперь их нет… Я совсем не так все представлял… Но, что поделаешь,пусть теперь все идет, как… надо!

Он поднялся, уже с каменным решительным лицом, от слез ниследа, гордый и с прямой спиной. Длинный лес густых ресниц скрывал ее взор,бросая загадочную тень на бледные щеки, дыхание ее было учащенным, но он неощутил в ней гнева.