Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если желаешь быть великим, быть властителем этого мира — избери военное ремесло. Если желаешь, чтобы твои сыновья после тебя достигли величия и власти — обучи их военному ремеслу. Поэт из Туса (Фирдоуси), могилу которого я обустроил и установил на ней надгробье, пишет:
«Дабирй аст аз пешахо арзманд Аз он мард афканда гардад баланд. (Писательство — ценнейшее из ремёсел, возносящее человека на высоты величия).
Но ученый писатель, каким бы высшим не считалось его ремесло, никогда не достигнет положения Властителя Вселенной, разве, что если займется военным ремеслом. Я почитаю ученых и всякий раз, завоевывая очередной город, не убиваю и не обижаю людей науки, тем не менее считаю, что положение ученого и связанный с этим почет, никогда не перерастёт пределов моральной, духовной ценности, если конечно он, подобно мне, не является мастером клинка и не изберет своим основным ремеслом войну. Воитель, подобный мне, повелевает сотней тысяч писателей и ученых, тогда как величайший из ученых мира, подобный ибн Халдуну (о нём и о встрече с ним в стране Шам я подробнее расскажу позднее) не имеет иного выбора, кроме как проявлять покорность воителю, подобному мне.
Я думаю личность, являющаяся воином, хоть раз увидевшая панораму битвы, слышавшая боевой клич доблестных богатырей, вопли женщин и заложников, лязг оружия, грохот от копыт скачущих коней, никогда не испытает удовольствия от нежной музыки и заигрываний кравчего, потому что из всех наслаждений мира высшим для воителя является наслаждение, которое он обретает на поле сражения.
Сражение внутри города стало более яростным и часть защитников, находившихся на гребне стены, была вынуждена покинуть свои места, чтобы поспешить на помощь согражданам, сражавшимся внутри города. Отправляя воинов перелезать через стены, я бы не успел до захода солнца обеспечить необходимую подмогу своим и поэтому приказал устроить бреши в крепостной стене, чтобы войску легче было ворваться в город и выйти из него. Когда солнце первого дня месяца Хаммаль достигло зенита, мои воины, пользуясь уменьшившимся числом и ослаблением защитников, сумели пробить пять обширных проломов в крепостной стене. К тому времени из города вышли и направились в мою сторону несколько человек, и видно было, что они несут кого-то на носилках. Когда они приблизились, я увидел, что на носилках лежит мой сын Шахрух, осмотрев его, я понял, что он еще жив, даже если бы оказалось, что он убит, я бы не был опечален. Таким же образом, когда был убит Шейх Умар (о чем я поведаю далее), это происшествие не оказало на меня и малейшего отрицательного воздействия.
Потому что в сражении жизнь командующего и рядового воина обладают одинаковой ценой, единственное, что делает жизнь командующего ценнее жизни рядового солдата — это его способности, позволяющие управлять ходом сражения, тогда как простому воину сие не дано.
Выяснилось, что Шахрух получил тяжелую рану правого бедра вследствие сильного сабельного удара и потому не в силах стоять на ногах. Я велел отнести его в его шатер, перевязать рану и велел ему находиться там, пока не станет лучше. Ко времени вечернего намаза по всему Герату стоял дым, мои воины насколько могли, разрушили и подожгли как можно больше домов. Когда я завершил свой вечерний намаз и вышел из мечети, мне сообщили о том, что схвачены Малик Мухаммад Зашки вместе с двумя сыновьями. (Мечеть, о которой упоминает здесь Амир Тимур — это его походная, разборная мечеть, о которой рассказывалось в начале повествования. — Марсель Брион)
Сражение в городе продолжалось и воины-гератцы не желали сдаваться. И я не желал вступать в какие-либо переговоры с Маликом Мухаммадом Зашки. Ибо вследствие оказанного им сопротивления было убито и ранено множество моих воинов. Поэтому я велел отсечь ему голову, насадить ее на копье и показать осажденным, разъяснив, что с гибелью их правителя, их дальнейшее сопротивление теряет смысл. Военачальникам своим я велел, чтобы обороняющимся было передано — если они не прекратят сопротивления, сыновья Малика Мухаммада Зашки будут так же умерщвлены, а их головы отрезаны и насажены на копья. Зрелище отсеченной головы правителя поколебало боевой дух защитников и все они сдались еще до захода солнца и мои воины взяв их в плен, вывели за пределы города. Поскольку город пал и стал моим, я велел больше не ломать и не жечь дома и дал разрешение воинам и их старшим считать город законной военной добычей и обойтись с ним соответственно.
В ту ночь наше время полностью ушло на вывод пленных за пределы города и заботу о раненных. На следующий день мы заставили гератцев хоронить своих мертвых сограждан, после чего я велел привлечь жителей прилегающих к Герату сел, слить их в одну группу с жителями Герата и заставить их ломать городскую стену. Разрушение стены заняло пятнадцать дней. Когда крепостная стена перестала существовать, я велел привести сыновей Малика Мухаммада Зашки. Старшему было восемнадцать лет, а младшему пятнадцать. Я сказал им: «Ваш отец поступил со мной неблагородно и умертвил двух моих посланников, за свои такие деяния он и получил свое. Я не стану проливать вашу кровь, ибо вы не проявили ко мне враждебного отношения, и если вы будете покорными мне, я позволю старшему из вас править Гератом, если же откажитесь выполнить мою волю, будете казнены как и ваш отец».
Старший сын Малика Мухаммада Зашки по имени Махмуд сказал: «О эмир, мы подчиняемся твоему повелению». Я в ответ сказал: «Согласно моего повеления ты отныне — повелитель Герата, можешь так же возложить на своего брата правление одним из областей Герата. Я не хотел, чтобы Герат был разрушен, к этому меня вынудили поступки и спесивость твоего отца, я вынужден был сражаться, в результате чего город пострадал. И ты постарайся после меня восстановить его, однако воздержись от возведения городской стены. Потому что если отстроишь ту стену вновь, я буду считать тебя замыслившим поднять мятеж, тогда я поневоле вынужден буду подвергнуть тебя наказанию». Махмуд сказал: «О эмир, я обещаю никогда не восставать против тебя».
Я сказал: «Убив твоего отца, я не могу расчитывать на то, что ты будешь искренне служить мне. Однако твое поведение может быть таким, что жизни твоей
