Дело не в том, что довелось пережить столько обысков. Когдаприходили обыскивать, интересовались вовсе не его записями. Искали золото,драгоценности, меха, фарфор. Все, что было возможно, из квартиры давно ужвыгребли. В последний раз группе товарищей приглянулся серебряный, с бирюзой,оклад няниной иконы. Образ Иверской Божьей Матери пятнадцатого века для нянибыл главной ценностью в жизни. Михаилу Владимировичу удалось уговорить ихоставить икону, он снял и отдал оклад. Спасибо, что сжалились над старухой, онатак горько плакала. Впрочем, какая уж тут жалость? Просто они, к счастью, недогадались, что темный кусок дерева стоил раз в сто дороже серебряной с бирюзойрамки.

Обысков давно уж не было. Вернулась горничная Мариша. Теперьхозяйство не отнимало у Тани столько сил и времени. Она уволилась из больницы.Днем училась, вечером вместе с Михаилом Владимировичем работала дома, влаборатории.

Миша подрос, няня Авдотья Борисовна оставалась ещедостаточно крепкой и энергичной, несмотря на возраст, гуляла с ним, укладываласпать, рассказывала сказки, как когда-то Михаилу Владимировичу, Тане, Андрюше.

В квартире стало тепло и чисто, керосину давали вдоволь.Дров хватало, чтобы холодной зимой протопить две жилые комнаты и лабораторию.

В лаборатории в стеклянных клетках жили белые крысы иморские свинки. Они питались отборным зерном, свежей морковкой. Давняя мечтаМихаила Владимировича – цейсовский микроскоп красовался на отдельном столике.Как по волшебству, появлялось все, что требовалось профессору для опытов.

К Михаилу Владимировичу приставили помощника, маленькогобойкого чекиста с гордой фамилией Сокол. По образованию он был фельдшер. Влабораторию профессор его не пускал, да Сокол и не рвался туда. Целыми днямилетал по городу, по всяким комам, главкам. Доставал глицерин, спирт, шовныйшелк, иглы, приборные стекла, пробирки, воск и канифоль для «менделеевскойзамазки». В его лексиконе мелькали чудесные словечки: «центржир», «центрсмола»,«завгубсоцстрах».

В Москве почти не осталось магазинов, лавок, аптек. Торговлябыла национализирована. С домов содрали вывески, обнажилась старая штукатурка,и стены стали разноцветными. Мимо этих стен носились мальчишки с папиросами,спичками, газетами. Все можно было достать на Сухаревке, но деньги почти ничегоне стоили, происходил натуральный обмен.

Заведение, в котором теперь числился Михаил Владимирович,называлось Медсанупр и представляло собой маленький госпиталь для обитателейКремля. Консультант Медсанупра профессор Свешников получал классовый паек попервой категории. В день фунт хлеба, перловая крупа, селедка, вобла, спички,керосин.

Квадратная клякса росла, стала огромной, заняла почти всюстраницу. Соотношение белого фона с чернотой совпало с пропорциями полотнаМалевича. Профессор аккуратно вырвал страницу, скомкал ее и кинул в холоднуюпечь. Обратная сторона этой страницы была заполнена записями, которые непредназначались для посторонних глаз.

«Кажется, я разгадал тайну». Слишком опрометчиво сказано. Доразгадки еще очень далеко, пока есть только смутные, интуитивные предположения,которые трудно сформулировать. Тем более что от усталости и страха голова идеткругом.

– Глаза и уши теперь повсюду, – предупредил Федор, –нынешняя неразбериха – опасная иллюзия. Вы должны быть осторожны не только всловах, но и в своих записях. Лучше не вести дневников.

– Но хотя бы думать можно? Мысли они читать не научились? –спросил Михаил Владимирович.

– Уже давно работают над этим. Некто Барченко сконструировалспециальный шлем. Но и без всякого шлема они умеют так допрашивать, чтовыложишь, искренней, чем на исповеди, все свои сокровенные мысли и чувства,даже те, о которых сам прежде не догадывался.

– Много там таких специалистов?

– Пока не очень, но все впереди. Это только начало.

Хотелось обмануться, убедить себя, что Федя преувеличивает.Кто, в самом деле, полезет в личные записи профессора Свешникова? Смешнопредставить человека вроде товарища Сокола, ночью, в кабинете, со свечой,читающего лиловую тетрадь.

Но, почти не отдавая себе в этом отчета, Михаил Владимировичне называл имен, не описал в своей тетради ни одного из случаев введенияпрепарата людям. Мысль о том, что прочитать все-таки могут, не покидала его.

Теперь Михаил Владимирович видел скрытую механику событий.Он, как и Федя, стал свидетелем жизни на вершине платоновской пирамиды.

Там, внутри Кремлевских стен, сушилось на веревкахбатистовое белье наркомовских жен, гуляли тиф и грипп «испанка». Неизвестно,чего больше боялись новые жители древних царских палат – эпидемий или другдруга. Страх потерять власть пересиливал страх смерти. Это постоянноенапряжение, взаимная подозрительность выматывали новых властителей. Онистарались выглядеть бодрячками, несгибаемыми оптимистами, завзятыми остряками,верными товарищами и компанейскими ребятами.

Здоровых людей среди них не было. Туберкулез, неврозы,психозы, мания величия и мания преследования. Вот с чем приходилосьсталкиваться Михаилу Владимировичу. При этом каждый тщательно скрывал своинедуги, чтобы никто не воспользовался его слабостью, чтобы не провели без негокакого-нибудь важного заседания, не сплели интригу за спиной, не оттеснили, нескинули с вершины.

Вождь страдал тяжелей остальных. Головные боли, бессонница,судорожные припадки. Это напоминало атеросклероз. Но такой диагноз был лишьотговоркой, косвенным признанием ограниченности и бессилия медицины.

Маленького лысого эмигранта Ульянова пожирала изнутриневедомая тварь, имя которой он дал сам, условное имя, один из многих егопсевдонимов. Ленин.

Ульянов тосковал по Швейцарским Альпам, по венским кофейням,рвался из Кремлевских стен за город, на дачу в Горки. Ему нравилось гулять полесу, собирать грибы, кататься на велосипеде, он легко находил общий язык счужими детьми и жалел, что своих детей у него нет. Он любил кошек, музыку Бетховена,сестер Анну и Марию, брата Дмитрия, свою жену, некрасивую больную женщину попрозвищу Минога. Он обожал «дорогого друга» красавицу Инессу.

– Помереть не боюсь, однако в одночасье вряд ли получится,боюсь паралича и маразма, – смущенно признавался Ульянов.

Все, кто пытался противостоять новой власти, ненавидели иклеймили Ульянова, называли его злодеем, ничтожеством, недоучкой, высмеивали,цитировали бред его статей и речей, ужасались, возмущались.

Так ли уж важно, каким он был человеком, если от человекамало что осталось? Почти все живое в нем сожрала внутренняя ненасытная тварь.Великий вождь товарищ Ленин. Откуда взялось чудовище, почему стало правитьРоссией, это уже другой вопрос. Одержимости и фанатизма одного Ульянова вряд лихватило бы, чтобы такое могло случиться не только с ним самим, но с огромнойстраной.