То ли под её воздействием, то ли просто укачало, но вследующих санях, привязанных к экипажу Никифора Андроновича, действительно,спали! Глашатай прогресса Кохановский и оплот благочиния отец Викентий,трогательно привалившись друг к другу, вовсю посапывали. Снег присыпал ихшапки, посеребрил бороды, но холод и вьюга им были нипочём. Плед, которым ониприкрылись, весь побелел и подрагивал на ветру, как парус.

Задерживаться подле сего «Летучего голландца» смысла небыло, и Фандорин передислоцировался к последней из повозок, где в одиночку ехали распевал во всю глотку бравый урядник. У него и песня была бравая,неизвестного Эрасту Петровичу происхождения:

Полюбила девка

Ваню-молодца.

У его усишшы

Ажно в пол-лица.

Сабля с портупеей,

На груди мядаль.

Йэх, заради Вани

Ничаво не жаль!

Увидев Фандорина, служивый прекратил петь и крикнул сквозьпосвист метели:

– Эй, господин хороший, спросить желаю! Вы каких будетеи для какой такой надобности в нашу волость пожаловали? Про остальных мнеболе-мене понятно, только вот насчёт вашей милости сомневаюсь. Я, к примеру,Ульян Одинцов, старший полицейский урядник, государево око на окружные двести вёрст.А вы кто?

Голос у «государева ока» был звонкий, взгляд острый.

Эраст Петрович ответил в тон:

– Если око з-зоркое, должно само примечать. Раз тыстарший урядник, то, наверно, в шестимесячной п-полицейской школе учился?Ну-ка, что про меня скажешь?

Одинцов прищурился, тронул закрученный ус.

– Одеты попросту, но сами из образованных – изкупеческого сословия или почётных граждан. Лакей вон при вас татарин. Дале что?Семьи не имеете, потому нет кольца на пальце. Приехали из Москвы – говоритепо-московскому. Были на войне, и вас там ранило либо контузило – на словахспотыкаетесь. Дале… Мороз и пешой ход вам в привычку – даже шубы не надели. Япро таких в газете читал. У богатых, кому делать нечего и жены-детей нету,нынче такая блажь – беспременно хочут до земной маковки дойти. Северный полюсназывается. Кто на собаках, кто на лыжах, кто вовсе пешедралом. Вот и вы тудапуть держите, через нашу губернию на север, к морю-океану. Как, угадал аль нет?

И победительно посмотрел на Фандорина.

Дедукция стерженецкого Шерлока Холмса лишь на первый взглядмогла показаться бредовой. Немного подумав, Эраст Петрович был вынужденпризнать исключительную точность формулировки: пожалуй, он и в самом деле всюжизнь пытается «добраться до земной маковки», просто называет это иначе.

– В самую точку? То-то, – важно протянул УльянОдинцов. – У меня глаз верный. Звать-то вас как?

Фандорин назвался и с улыбкой сказал:

– Ну, а теперь давай я про тебя расскажу. –Присмотрелся к полицейскому получше, вспомнил, как тот себя вёл в Денисьеве, дачто про него говорили окружающие. – Лет тебе не меньше двадцати восьми, ноне больше т-тридцати. Ты местный уроженец. Мужик смелый, независимый, привыкжить своей головой. Охотиться любишь, особенно на медведей. Родился враскольничьей семье, но после перешёл в православие. Никто тебя не заставлял,не заманивал, сам решил. Потому что хотел в полиции служить, преступниковловить, а старообрядцу такая служба заказана. Холостой – потому что народ тут сплошьстароверы. Девушки на тебя заглядываются, но замуж выйти не могут. Впрочем,одна тебя тайком привечает – вдова или бобылка, – прибавил Эраст Петрович,заметив, как из-под форменной шинели высовывается краешек любовно связанногошарфа. – Что вылупился? Я про тебя, Ульян, ещё много чего могупорассказать. Но лучше ты сам. Например, как тебя в прошлом году косолапый чутьне з-задрал.

– Это вы у меня на шее след от когтя разглядели! –догадался урядник и восхищённо покачал головой. – Ну, Ераст – на все горазд!Эх, барин, вам бы не на полюс ходить, дурака валять, а в полиции служить.Большую пользу могли бы принесть. Садитесь, передохните, я рядом пойду.

Поблагодарив, Фандорин сел в сани – почувствовал, что этотЮлиан-отступник хочет ему сказать что-то важное.

– Беду чую, – вполголоса сказал ему Одинцов почтив самое ухо. – Я по деревням, по заимкам по всё время ездею. Шуршитнародишко. При мне, конечно, ни-ни, но я их, пней лесных, наскрозь прозираю.Ходит кругами какой-то бес, ловит души. Будут и ещё мёртвые, если вовремя чертаэтого не выловить. Затем и поехал с вами. Только боязно мне, Ераст Петрович. Несатаны этого, а что смекалки у меня не хватит. Вы, я вижу, человек ушлый,бывалый. Помогли бы, а? Обождёт ваш Северный полюс, никуды не денется. В четыреглаза ловчей выйдет. Что заметите – мне шепнёте. А я вам.

– Д-договорились, – кивнул Фандорин, решив, чтотакой помощник будет ему не лишним.

Сняв рукавицы, союзники скрепили уговор железнымрукопожатием.

В Раю

Было известно, что до следующей деревни по реке сорок пятьвёрст. Крыжов обещал, что к рассвету должны доехать. Метель несколько замедлиласкорость движения, на льду кое-где намело заносы, но привычные к зимнемунепогодью лошади без труда преодолевали препятствия. Только с капризнойгубернской тройкой пришлось повозиться – коренник обрезал ногу об наст изахромал. Тем не менее поутру, когда морозное небо посветлело от лучейвосходящего солнца, лес на правом берегу расступился, и на небольшой пустоши,окутанная розовой рассветной дымкой, показалась деревня.

– Вот он, Рай, – удовлетворённо констатировал ЛевСократович, в чьих санях досыта набегавшийся Фандорин провёл вторую половинуночи (психиатр ушёл спать в тёплый возок Евпатьева).

Поэтическая метафора в устах циника Крыжова прозвучаланесколько неожиданно, но место, действительно, было райское: уютная, круглаяполяна, с трёх сторон окружённая сосновым бором; широко разлившаяся река – дажезимой этот пейзаж смотрелся идиллически, а уж летом здесь, наверное, былнастоящий парадиз.

Когда подъехали поближе, оказалось, что дома в деревне ещёнарядней, чем в Денисьеве – с резными ставнями, жестяными флюгерами,разноцветными крышами, что для российской избы уж вовсе невиданно.

Но Крыжов об этой красоте почему-то отозвалсянеодобрительно:

– Ишь, Рай себе построили. Паразиты!

И объяснил, что Рай – это название селения, а живут здесьлюди пришлые, гусляки.

– На гуслях, что ли, играют? – не понял ЭрастПетрович.

– Могут и на гуслях, но прозвание не от этого. Здесьживут выходцы с Гуслицы, лет сто уже. Ремесло у них особенное – нищенствуют.

– Как это «нищенствуют»?