Двадцать третьего декабря я въезжаю в Мэдисон,штат Висконсин. Устраиваюсь в небольшом отеле, перекусываю в уютной забегаловкеи брожу, как все нормальные люди, в центре города по магазинам. В конце концов естьна Рождество занятия, которыми нельзя пренебречь.

И вот я сижу на заиндевевшей скамье в парке,под ногами похрустывает свежий снег, а я слушаю, как веселый хор выводитрождественские песнопения. Никто в целом свете не знает, где меня искать — нигород, ни даже штат. Я упиваюсь свободой.

Отужинав и пропустив несколько рюмок вгостиничном баре, я звоню Максу Левбергу. Он возвратился в Мэдисон напостоянную должность профессора местного университета, которую давно занимал, ая примерно раз в месяц звонил ему, чтобы посоветоваться о том, о сем. Макспригласил меня при случае навестить его. Я уже послал ему по почте копии всехсамых важных бумаг, а также копии ходатайств, документов, представленных суду ипротоколы допросов. Бандероль, отправленная экспресс-почтой, весилачетырнадцать фунтов и обошлась нам почти в тридцать долларов. Дек дал «добро».

Узнав, что я уже в Мэдисоне, Макс не скрываетрадости. Как и многие евреи, он не считает Рождество главным праздником, ибуквально накануне сказал мне по телефону, что рождественские каникулы для него— идеальная пора для работы. Он объясняет мне, как лучше проехать.

На следующее утро в девять, когда я вхожу вздание юридического колледжа, на улице мороз — минус двенадцать. В вестибюле нидуши, весь колледж словно вымер. Левберг ждет меня в кабинете, за чашкойгорячего кофе. Примерно час я рассказываю ему о наших новостях, хотя делаюридического колледжа Мемфисского университета его не интересуют.

Кабинет его почти такой же, как в Мемфисе —завален всякой галиматьей, стены увешаны написанными от руки плакатами совсевозможными призывами. Все так же напоминает мусорную свалку. И сам профессорничуть не изменился — те же взъерошенные волосы, торчащие во все стороны,полинялые джинсы, белые кроссовки. Сегодня на нем ещё и носки, но лишь потому,что на улице лежит снег. Он по-прежнему чрезмерен и кипуч.

Макс ведет меня по коридору к небольшойаудитории, посередине которой высится длинный стол. Отпирает своим ключом. Настоле я вижу кипу документов, которые в свое время отправил ему по почте. Мыустраиваемся на стульях лицом друг к другу, и Макс наливает нам кофе изтермоса. Он помнит, что до начала моего судебного процесса — полтора месяца.

— Они предлагали уладить дело без суда?

— Да. Уже несколько раз. До ста семидесятипяти тысяч дошли, но моя клиентка отказывается наотрез.

— Довольно редкий случай, хотя лично меня этоне удивляет.

— Почему?

— Потому что ты припер их к стенке, Руди. Имсветит громкое разоблачение. Это одно из самых скандальных дел по обмануклиентов, с которыми я сталкивался, а через мои руки их не одна сотня прошла.

— И это ещё не все, — говорю я, и рассказываюему о том, как нам удалось обнаружить, что наш телефон прослушивается, и опричастности к этому Драммонда.

— Да, мне известны такие случаи, — киваетМакс. — Во Флориде, например, было нечто подобное. Правда, тогда адвокат истцапроверил свои телефонные аппараты лишь по окончании процесса. Он заподозрилнеладное, потому что адвокаты защиты всякий раз оказывались в курсе егоследующих ходов и предвосхищали их. Но тут, черт побери, дело совсем другое.

— Наверное, они струсили, — предполагаю я.

— У них уже полные штаны, но это не должнотебя успокаивать. В Мемфисе они чувствуют себя как рыба в воде. В вашем округекомпенсации за моральный ущерб вообще, по-моему, не присуждают.

— Так что вы предлагаете?

— Хватай деньги и сматывай удочки.

— Не могу. И не хочу. И моя клиентка не хочет.

— Что ж, пусть так. Тогда пора преподать этиммолодцам урок. Где твой магнитофон? — Макс вскакивает со стула и возбужденномечется по залу. На стене весит грифельная доска — профессор готов прочитатьмне лекцию. Я достаю из портфеля магнитофон и ставлю на стол. Ручка и блокноттоже наготове.

Макс с ходу берет быка за рога, и в течениечаса я еле успеваю записывать, а заодно забрасываю его вопросами. Профессорвещает обо всем: о моих свидетелях, о свидетелях противника, о документах, овсевозможных тактических уловках. Он досконально изучил все присланныематериалы по делу Блейков. Его мечта — пригвоздить «Прекрасный дар жизни» кпозорному столбу.

— Главное прибереги напоследок, — добавляетпрофессор. — Я имею в виду последнюю видеозапись этого несчастного парнишки.Наверное, выглядел он прескверно.

— И даже хуже.

— Чудесно. Именно такой образ должензапечатлеться в мозгах присяжных. Если все пойдет по нашему плану, то своючасть ты свернешь за три дня.

— А потом что?

— Потом посмотришь, как они попытаютсяотвертеться. — Вдруг Макс умолкает, тянется через весь стол за какими-тобумагами и придвигает их ко мне.

— Что это?

— Новая форма страхового полиса «Прекрасногодара жизни», выданного прошлым месяцем одному из моих студентов. Я сам внеспервый взнос, а в январе мы уже его аннулируем. Мне просто хотелосьознакомиться с их формулировками. Угадай, что отныне не покрывается страховкойв их компании? Вдобавок — выделено это жирным шрифтом.

— Трансплантация костного мозга.

— Любые виды трансплантации, включая костныймозг. Сохрани этот формуляр — предъявишь его на процессе. Поинтересуйся удиректора, почему условия полиса изменили всего через несколько месяцев послетого, как Блейки подали иск. И почему теперь особо подчеркивается, чтотрансплантация костного мозга не покрывается страховкой. И, если в полисеБлейков этот пункт не оговорен, то почему тогда они не выплатили страховуюпремию? Ты сразишь их наповал, Руди. Эх, жаль, черт возьми, что меня там небудет!

— Так приезжайте! — приглашаю я. Дорого бы ядал, чтобы рядом со мной был не только Дек, но и Левберг.

Макс не совсем согласен с моими комментариямипо поводу переписки Блейков с «Прекрасным даром», и мы с головой погружаемся вдокументы. Я перетаскиваю в зал четыре картонных коробки, которые привез вбагажнике, и к полудню аудитория напоминает мусорную свалку.