Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Целыми днями потом сидела за машинкой и что-то печатала. Феликс совсем не интересовался, а Соколовская, казалось, потеряла к нему свой пылкий интерес, заменив любовь творческим процессом на машинке. Она творила из Черняка всемирно известного писателя.
Когда работа была закончена, Александра Зиновьевна отнесла куда-то рукопись и предложила Феликсу поехать на недельку отдохнуть в один приличный дом отдыха, где собирается интересная публика, в основном писатели.
– Надо тебе среди них потереться, – сказала она. – Это твои будущие коллеги и завистники. Приглядись к их манере поведения, послушай, о ком и о чем они говорят, что пишут. А ты делай таинственное лицо и уклоняйся от вопросов, это разжигает интерес.
Скука была в доме отдыха непролазная, Феликс слонялся там, как неприкаянный. Писатели были до того нудные и говорили только о своих болячках, даже не стеснялись говорить об этом за столом. Он только и слышал: «это я есть не могу», «этого мне не разрешают специалисты», «от этого у меня развивается непроходимость». Феликс решил им мстить и назло жрал, не ел, а именно жрал то, что им запрещали, и хвалил, наслаждаясь их завистью. Вместо злости с их стороны была зависть и даже какое-то уважение, что он, став писателем, не испортил себе здоровья.
– Как ваше имя? – спросил один с лицом, похожим на слегка подпеченное яблоко и облысевшей окончательно головой.
– Черняк! – ответил небрежно Феликс и сочно рыгнул.
– Постойте, постойте, я что-то видел ваше. Повесть о…
– Думайте не о том, что вы видели, а о том, что скоро увидите! – возразил нахально Черняк. – Хотите коньяку? – предложил он. – У меня есть в запасе. Я от этого добра не отказываюсь.
– Нет, нет! – возразило печеное яблоко с сожалением. – Я уже больше в рот не возьму до гробовой доски.
Как-то под вечер приехала Соколовская. Она сияла от восторга, от нее исходила теплота и энергия, и Черняк почувствовал в себе непреодолимое желание. Одета она была будто на королевский прием, в шикарное голубое платье, которое ей было к лицу и сокращало слегка годы. Из сумки она вытащила бутылку шампанского и воскликнула:
– Феликс, мой милый, мой любимый! – захлебывалась она от восторга. – Ты даже себе не представляешь, кто ты! Ты – писатель с мировым именем! Тебя сегодня узнал весь мир! Твое имя у всех на устах! Феликс Черняк! Знаменитый писатель! Мы омоем шампанским твой первый корабль! – она вытащила из сумки два экземпляра небольшой книжонки в яркой цветной суперобложке и бросила их на стол. Глянцем обложки они скользнули на середину стола и тут замерли.
Черняк с опаской, несмело взял их в руки: одна была напечатана на немецком языке, другая – на русском. «Мои университеты» – называлась книга. С внутренней стороны обложки на Феликса смотрело интересное лицо блондина с голубыми глазами – его собственное лицо.
«Автор сам пережил все ужасы советских лагерей, где он просидел более семи лет за свои непреклонные убеждения», – тихо прочитал он пояснительный текст и поглядел на сияющую Соколовскую. – Саня, это же липа! Я в тюрьме сидел не за убеждения! Я же вор! – растерянно, оглушенный новостью, проговорил Черняк. – За кражу припухал! Шмотки из хавир таскал! Велосипеды крал! А ты из меня что сделала?
– А быть вором, по-твоему, – это не убеждения? Здесь же не сказано, что ты сидел за политические убеждения.
– Тут ты права, – согласился Черняк, задумчиво перелистывая страницы книги и испытывая какое-то необъяснимое, новое для него чувство. – Да-да, меня сажали, а я снова воровал, – Феликс замолк, углубившись в чтение страницы. Потом он оторвал голову от книги и в растерянности взглянул на Александру Зиновьевну, которая быстро накрывала на стол из тех запасов, что привезла с собой. На ее губах играла загадочная улыбка.
– Саня, тут про Жигана совсем не то, что я тебе рассказывал, – тихо проговорил Черняк. – Он же тоже вор и убийца, и убили его при побеге. А в книге охранник убивает его в момент политической агитации. Ну и нахомутала ты! Там же многие сидели в той колонии и видели, как он бежал, как стреляли в Жигана. Ты понимаешь, что это липа? – вдруг закричал Черняк. – Ты же меня подставила! Раньше мной интересовалась только уголовка, а теперь уже другая контора заинтересуется. Оглянуться не успею, как зацапают!
– Ты чего испугался? – спросила с усмешкой Соколовская холодным тоном. – А ты сам знал, кто был мой брат Коля? Нет! А теперь знаешь! И другие теперь узнают, кто был Коля Соколовский – Жиган! Он был борец, а не вор! Запомни! Или ты хочешь, чтобы слава о тебе шла кругами, а мой любимый брат Коля оставался изгоем, каким-то вором? Не выйдет! И тебе слава, и Коле слава, и мне, как его сестре. Понял? Он был борец, и я продолжаю его дело! – закончила она с пафосом, и Черняк вдруг проникся к ней нежностью, она была в эти минуты изумительно красива и желанна.
– Где это издали? – спросил он.
– В Мюнхене! На твоем счету в швейцарском банке сто тысяч долларов. Столько еще поступит за переводы – голова закружится! Так что ты теперь не только знаменит, но и чертовски богат! Твое имя будут повторять рядом с именами Солженицына, Синявского, Марченко.
– И рядом с Геростратом. Был такой герой в Древней Греции.
– Ты мрачно настроен. Ты еще не прочувствовал всего величия, которого ты достиг. Открой шампанское! Пусть выстрелит! Пусть зальет скатерть, пол! Такой день не забывается! – ее вновь охватил восторг.
– Саня, мне отчего-то страшно! Так я жил мелкой сошкой. И в Гатчине меня забыли. А теперь начнут искать. За такие штучки по головке не гладят и ордена не дают. Лишь статьи.
– Ты сейчас неуязвим! Не так-то просто арестовать всемирного известного писателя. Вчера можно было, и никто бы слова не сказал в защиту. А сегодня тебя знают президенты! Если тебя тронут, ты увидишь, сколько посыплется протестов! Выше голову, мой мальчик! Я пью за твой головокружительный успех! – она осушила до дна бокал шампанского, подошла к Феликсу и крепко, страстно поцеловала его…
* * *
Серж как всегда встречал его на вокзале. Как обычно довез до улицы Горького.
– Расстаемся? – спросил Серж.
– Могли бы пообедать в «Национале», – предложил Черняк.
– Охотно! Только в Доме литератора, там элегантнее. Встречаемся в два. Тебе там обедать положено теперь по табелю о рангах. До чего же легко и быстро ты стал мировой знаменитостью!
– Ты тоже можешь: лет на пять сядешь, а выйдешь знаменитостью, – поддел Черняк Сержа и засмеялся. – Чао!
…Они сидели у стены за отдельным столиком. Официантка убрала лишние стулья,