и никто им не мешал. После очередной рюмки коньяка молча стали есть. Потом Черняк отложил ложку, вытер губы салфеткой и сказал:

– Чувствую себя чертовски неуютно! Так уже со мной было. Однажды влез в квартиру с таким же ощущением, а там – старуха. Ох и визжала она! Я уже был за квартал, а слышал ее визг.

– Надо понимать, ты хочешь за рубеж? – неожиданно спросил Серж, продолжая есть.

– Да как сказать…

– Услышал снова визг старухи? – улыбнулся он. – Резон в твоем желании есть. Объявлена тревога, надо выходить из поля зрения. У тебя солидный счет в швейцарском банке. На «хвосте» солидные неприятности. Да, тебе надо уходить! Другого не дано!

– А как? Не могу же я прийти в аэропорт и сказать: дайте мне билет до Парижа!

– Два билета, – поправил Серж.

– Это еще для чего? В Тулу со своим самоваром? – засмеялся Черняк, поняв, что Серж намекнул на Соколовскую.

Серж тоже засмеялся.

– Я так и думал. Есть один хитрый вариант. Но его надо готовить. Я покажу тебе одну девочку-дурнушку. Разожги в ней любовь к себе. Для тебя это не так уж трудно. Она тебе сможет открыть одну дверь. Вариант продумал для себя, но отдаю тебе…

Феликс уже не первый день околачивался в международном аэропорту, он приглядывался к девушке, которую ему показал Серж. Она действительно, как он ее и определил, была дурнушкой, но что было у нее замечательного – так это глаза. Когда она смотрела, оторвать взор было невозможно, и некрасивые черты лица ее исчезали, растворялись, особенно если она слегка улыбалась, обнажая ровные зубы. Черняк присматривался, привыкал к ней, пару раз попался на ее пути и наконец решил идти в атаку. Она вышла из здания аэровокзала усталая и равнодушная к пассажирской суете и реву авиационных двигателей. И это равнодушие делало ее лицо еще менее привлекательным. Подошел автобус, и Люба стала неторопливо подниматься в салон, как вдруг сильные руки буквально внесли ее в салон. Она оглянулась, и сердце у нее замерло. На нее смотрел с едва заметной улыбкой белокурый, с голубыми глазами и ямочкой на подбородке молодой мужчина.

– Шевелиться надо, красавица! Не в личное авто садитесь! – почти прошептал он и указал ей на свободное кресло.

Она промолчала, села и сложила на коленях руки с длинными тонкими пальцами. Они слегка подрагивали, выдавая ее волнение.

Черняк коснулся ее руки и сказал:

– Эти руки могут доставлять людям удовольствие. Они умеют такое, чего не могут миллионы. Вы играете на чем-нибудь?

– Да! – ответила она и вдруг обозлилась. – Играю на кастрюлях, половниках и ложках. Слышали о таком оркестре? И не приставайте ко мне! Без вас было неплохо! – Она отвернулась к окну.

Лицо у нее вблизи не было некрасивым, как казалось Феликсу вначале, но красавицей ее назвать, как это сделал Черняк, было невозможно. Портили ее тонкие бесцветные губы, хотя зубы у нее были великолепные.

– До чего же грубые москвички! – сказал Черняк. – У нас, в Питере, все по-другому. Если ты гость, то любой тебе станет гидом.

Люба поглядела на него и улыбнулась, он не разыгрывал ее и вел себя довольно скромно. Черняк ответил ей улыбкой.

– Феликс я! А вас я не расслышал как зовут.

– Люба я! – ответила она ему в тон. – Профессия – повар, работаю здесь, в ресторане. Москву знаю плохо, в гиды не гожусь. Не замужем. Живу одна. Все!

– Нет, не все! У меня есть предложение пойти в ЗАГС, – сверкнул он белозубой улыбкой.

Она весело рассмеялась и странно преобразилась, черты лица стали приятнее, в них даже появилась привлекательность.

– Предложение сделано серьезно. На размышления дается месяц. Сейчас мы купим бутылку вина, и вы пригласите меня к себе на обед. Представляю, чем вы меня угостите! – мечтательно сказал Черняк.

– Хоть я и повар, но рассчитывать на что-либо необыкновенное не советую. А то будет разочарование. Не люблю дома готовить. Ну уж ладно, чем-нибудь угощу, – смилостивилась она…

Весь день и ночь он провел у Любы и, когда уезжал на вокзал, видел слезы на ее глазах. Ему стало слегка не по себе. Он разбудил в ней дремавшую любовь, он был первым в ее жизни мужчиной, и за это она отдаст ему все, что он потребует. Она ради него пойдет на преступление, она сделает так, как будет нужно Черняку. Одни сутки – и он взломал плотину, прорвал барьер, за которым для него должно открыться таинственное и неведомое, путь к славе или позору. Черняк об этом не думал, минутная слабость прошла, и он холодно взвесил свои шансы на авантюру. То, что первоначально было для него призрачным, желанным, но пока не существовало как реальная действительность, вдруг обрело черты осуществимого плана. Хотя вера еще в него не укрепилась. В поезде Феликс долго не мог заснуть, несмотря на солидную дозу коньяка, охваченный неотступными мыслями о побеге. Лишь под утро он забылся, продолжая и во сне разрабатывать и осуществлять свой замысел.

В Ленинград он приехал как всегда рано, усталый, с головной болью и, лишь поцеловав Александру Зиновьевну, тут же завалился спать. Но часов в одиннадцать Соколовская разбудила его.

Она приготовила завтрак и вкатила столик на колесах прямо в спальню. Черняк, развалившись, прикурил сигарету и выпустил длинную струю дыма. Соколовская залезла к нему под одеяло и взяла дымящуюся чашку кофе.

– Брось курить! – сказала она. – На голодный желудок это очень вредно, а ты теперь должен быть здоровым как никогда.

Он не стал спорить и, загасив сигарету, положил ее на столик. Взял себе бутерброд и принялся вяло жевать. Она подала ему чашку кофе. Молча они ели и пили несколько минут, потом Александра Зиновьевна виноватым просительным тоном сказала:

– Феликс, ты ничего не будешь иметь против, если я попрошу тебя поехать сегодня в Москву?

Он посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, и она заторопилась:

– Я понимаю, ты очень устал, только с дороги.

– Ладно! Чего уж там! Я уже привык к колесной жизни, – он поставил на столик чашку, достал с пола бутылку с коньяком и отхлебнул большой глоток прямо из горлышка.

– Ты обиделся? Хорошо, я чего-нибудь придумаю, ты отдыхай.

– Нет! Нет! Что ты? Я поеду. Для меня это разминка, – торопливо сверх меры воскликнул Феликс и, повернувшись к женщине, вдруг стал исступленно и страстно целовать ее обнаженное тело.

Потом, пожелав ему хорошо отдохнуть перед поездкой, Соколовская тщательно оделась в дорогой английский костюм, взяла японский зонтик и, помахав приветливо рукой, вышла за дверь. Феликс слышал, как она вызвала лифт, и как с легким