«Мать честна, – догадалась Параня, –да ведь это сам леший!» Кинула туесок – и прочь из малинника, да не сделала идвух шагов, как очутилась в преглубокой болотине, такой, что, куда шагу нисделаешь, всюду по горлышко. Взгромоздилась она на кочку и ну кричать:

«Спасите, заливаюсь![35]Спасите, кто в бога верует!»

А в ту пору наши бабы с покоса шли. Слышат –кричит кто-то благим матом. Побежали на крик, глядь: на околице, наперекладине, сидит Параня с туеском в обнимку и блажит не своим голосом:

«Спасите! Заливаюсь!»

Насилу очухалась. А как увидела, что ни вкакой она не в болотине и не водил ее «дядька» в малинник за пять верст, авокруг околицы кружил, – едва со страху не померла. У нас над ней с техпор долго хохотали. Чуть завидят с кем-нибудь вдвоем, тут же кто-то найдетсяспросить: «Кого, мол, ведешь?» Ну как тут не ответить: «Ха-ха-ха, кого веду?Параню!» С того смеха и замуж ее никто не брал: мало ли что там леший с нейсделал, у той околицы! А ну как стыдное? Мать того и ждала, что Параня вот-вотпринесет в подоле обменыша.[36] По счастью, присватался к нейвдовец из соседней деревни, так Параня за него не пошла, а бегом побежала!

– Так же вот она и за дядькой бежаланебось, – невинно пробормотала Алена, и девушки зашлись от хохота.

– Да нет, Параня оказалась нетронутая, имужик очень ею гордится. И дети у нее все очень хорошие, – усмехнуласьАнтонида. – А все ж ты знай, девка, что в лесу бывает с теми, кто больноумничает!

– Ну, меня ж не проклинали! –отмахнулась Алена. – Ни мне до лешего, ни ему до меня.

– Гляди, гляди… – в сомнениипробормотала Антонида, а беленькая Матрешка, жалеючи, перекрестила Алену, идаже слезы выступили на ее голубеньких глазках, словно лихую подружку уже обвеялсвоим вихрем леший в опасную Иванову ночь.

То, что купальская ночь была волшебная,чародейная, Алена и без них знала. Отец рассказывал, что в эту ночь деревьяпереходят с места на место и разговаривают между собой; беседуют друг с другомживотные и даже травы, которые этой ночью исполняются особой, чудодейственнойсилой, отзываются на звук человеческого голоса и даются знающему в руки.

В прошлые года отец брал Алену с собою, но ниодно из чудес купальской ночи ей тогда не открылось. Надея уверял, что для сегопотребно полное одиночество человека. И нынче ночью Алена собиралась пойти влес одна.

* * *

Кузнечики еще стрекотали в душистой траве,слышался порою шелест крыльев пролетающей в синем сумраке птицы, доносилсяоднообразный крик перепела, однако чем дальше уходила Алена в чащу, тем тишестановилось вокруг. Деревья стояли недвижимо, и Алене чудилось, будто они не точто говорить – дышать переставали при ее приближении! «Ну, ничего, –утешала она себя. – Может быть, потом, когда они ко мне привыкнут…»

Она сошла с тропы, и теперь только тихоесияние звезд рассеивало кромешную тьму. Впрочем, глаза скоро привыкли к чернойночи, освоились с ней, и Алена увидела, что вышла-таки на чудное, зелейноеместо, которое присмотрела для себя еще загодя, но сдерживала искушение собратьздесь травы, зная, что только в купальскую ночь исполнятся они высшей силы. Ивот время пришло!

На всякий случай держась левой рукой закрестик, она взглянула на небо, потом низко поклонилась и тихо, пугаясь звукасобственного голоса, принялась говорить заговор, который травознаи произносяттолько раз в год: в заветную Иванову ночь.

– Отец-небо, земля-мать, благослови своюплоду рвать, – зашептала Алена, с трудом удерживаясь, чтобы не оглянутьсяи убедиться в том, что никто не стоит сзади и не глядит ей в спинуразноцветными – один желтый, один зеленый – лешачьими глазами. – Твоятрава ко всему пригодна: от скорбей, от болезней, от всех недугов – денных иполуденных, ночных и полуночных, – от колдуна и колдуницы, еретика и еретицы!Поди же ты, колдун и колдуница, еретик и еретица, на сине море! На синем морележит бел-горюч камень. Камень тебе замок вековечный. Земля-мати, благословименя травы брати – колдуну на уничтоженье, доброму люду на исцеленье. Аминь!

Сказав заговорное слово, Алена тихонькоопустилась на колени, пытаясь в зыбком звездном свете различить, какая травальнет к ее рукам. Многие из них – тирлич, чернобыльник, одолен, плакун, зяблицу– надлежало брать с особым приговором, не говоря уже о червонной папороти –золотом папоротнике, жар-цвете, найти который мечтает в Иванову ночь всякийтравознай, да не всякому он дается. С цветком папоротника можно увидеть всеклады, как бы глубоко в земле они ни находились. Но взять такой цветок ещетруднее, чем самый заклятый клад. Около полуночи на широких листьях папоротникавнезапно появляется почка, которая поднимается все выше и выше, а ровно вполночь она разрывается с треском – и взорам представляется огненный цветок,столь яркий, что на него невозможно смотреть. Невидимая рука срывает его, аошеломленному человеку почти никогда не удается это сделать. Вдобавок всянечистая сила собирается в это мгновение к месту, где расцвел жар-цвет, игомонит, и шепчет, и щебечет, и наводит призраки привиденные, чтобы отпугнуть,не допустить человека до чудодейного цветка. Что клады! Бессильны самые мощныеправители пред владельцем червонной папороти, и нечистые духи в полной еговласти, и все двери сами растворяются пред ним, стоит только приложить к замкучудесный цветок…

Алена настолько очаровалась воображаемымвидением, что сердце ее неистово забилось, когда внезапный светлый отблескнарушил кромешную тьму леса за ее спиной. Обернулась с восхищенным криком,простирая руки, – и замерла, разочарованная: нет, не царь-цвет зацвел, азарево дальних костров играет за деревьями!

Алена в отчаянии огляделась. Деревьянасупились, отодвинулись от нее. Колдовское очарование тайны развеялось. Травысловно бы померкли, и Алена всерьез отчаялась, что они вмиг утратили все своичарующие свойства.

Отец учил, что, если уединение зелейника вИванову ночь нарушено, лучше поскорее уйти на другое место и там снова проситьу земли и неба подмоги. Алена с неохотою поднялась с колен, поклонилась полянкеи уже пошла было в ночную, глухую, кромешную тьму, как вдруг неодолимое,необъяснимое любопытство овладело ею. Позже, вспоминая этот миг, она всегдаизумлялась всевластности силы, заставившей ее свернуть с тропы и пойти на светкостра. Алена злилась, ругала себя на чем свет стоит – но шла и шла.