— Вчера он отменил встречу, — продолжала вовсюоткровенничать Нонна Багратионовна. — И все ради какого-то мюзикла, накоторый его Мариночка так жаждала попасть. Я сама заказывала билеты. Этоненормально, Никита, отказываться от деловой встречи из-за прихотей жены. Приего-то положении, при его-то репутации. Я права?

Никита шмыгнул носом — обсуждать поведение хозяина ему нехотелось. При любом раскладе. И даже теперь, когда последняя фраза из«Касабланки», на которую он возлагал столько надежд, накрылась медным тазом.

— Мне она сразу не понравилась, эта девка. Типичнаястяжательница.

— Охотница за богатыми черепами, — неожиданновспомнил Никита фразу, оброненную Мариночкой.

— Вот видите! Вы тоже так думаете! Нужно приниматьмеры.

— Какие, интересно?

В глазах Нонны Багратионовны появился нездоровый блеск.

— Я много думала об этом… Она ведь совсем его не любит,эта девка. Всего-то и дала себе труд наложить лапу на мешок с деньгами. А ондоверился ей как ребенок, право слово… Больно смотреть… Ах, что бы я только ниотдала, чтобы вывести ее на чистую воду! Но, к сожалению, это выше моих сил…Зато вы… Вы готовы принести себя в жертву, молодой человек?

— Я? — опешил Никита.

— Ну да… Заведите с ней интрижку. Вы — симпатичный,юный. Классический тип латинского любовника. Она не устоит. Пресыщенным самкамнравятся латинские любовники…

Латинский любовник — это было что-то новенькое. Во всякомслучае, до сих пор Никита считал себя кем угодно, но только не брутальным мачос плохо выбритым подбородком и чесночным запахом изо рта. Подобное сравнениемогло родиться только в дистиллированных мозгах климактерички со стажем, коей,безусловно, дражайшая Нонна Багратионовна и являлась.

— Не тушуйтесь, Никита, — интимно придвинувшись,продолжила она. — Не вы первый, не вы последний. Расхожий сюжет. Сюжет иправда был расхожим, вот только где именно могла почерпнуть его НоннаБагратионовна — в мумифицированном отделе редкой книги или в порнофильме охозяйке особняка и мускулистом садовнике?… Спрашивать об этом Никита нерискнул. Не рискнул он и откликнуться на экстравагантное предложениесекретарши. И тема завяла сама собой.

Впрочем, она еще отозвалась эхом недели через две, когдаНикита заехал на Пятнадцатую линию, чтобы передать Мариночке очередные билетына очередной мюзикл — сам Корабельникоff застрял в Ленэкспо на выставке «Новыетехнологии в пивной промышленности».

Дверь открыла Эка. Открыла после того, как он совсем ужсобрался уходить, протерзав звонок контрольных три минуты. При виде сумрачнойтелохранительницы Никита, как обычно, оробел. С самого начала их отношения незаладились, если несколько совместных посиделок в «Amazonian Blue» можноназвать отношениями. До сегодняшнего дня они не перебросились и парой фраз, иЭка вовсе не собиралась отступать от традиции. Она лишь дала себе трудосмотреть Никиту, отчего тот скуксился еще больше. Под антрацитовым, непропускающим свет взглядом Эки Никита почувствовал себя, как в оптическомприцеле снайперской винтовки, и даже испытал непреодолимое желание покаяться вгрехах, как и положено приговоренному к смерти. Но вместо этого пробухтелневразумительное:

— Я по поручению Оки Алексеевича… Здесь билеты…

Эка коротко кивнула. А Никита в очередной раз подумал: чтоже заставило ее заняться таким экзотическим ремеслом? Она была типичнойгрузинкой, но не той, утонченной, узкокостной, вдохновляющей поэтов, воров ивиноделов, совсем напротив. Ей бы на чайных плантациях корячиться в черномплатке по самые брови; ей бы коз доить и лозу подвязывать, а в перерывах междуэтими черноземными занятиями выплевывать из лона детей — тех самых, которыестанут впоследствии поэтами, ворами и виноделами. И полюбят уже совсем другихженщин — утонченных и узкокостных… И вот, пожалуйста, — телохранитель!…

Впрочем, о том, что Эка — телохранитель, напоминала теперьтолько кобура, пропущенная под мышкой. Из кобуры виднелась такая же антрацитовая,как и взгляд грузинки, рукоять пистолета, а на плечах болталась кожанаяжилетка, натянутая прямо на голое тело. В любом другом случае Никита решил бы,что это очень эротично — жилетка на голое тело, вызывающе-четкий рельефмускулов, спящих под смуглой кожей, и татуировка на левом предплечье — змея,кусающая себя за хвост. В любом другом — только не в этом. Эка была создана длятого, чтобы влет, не целясь, расстреливать все непристойные желания. А мысль отом, что чересчур фривольный прикид не соответствует официальному статусутелохранителя, даже не пришла Никите в голову. А если бы и пришла — он списалбы это на жаркий и влажный питерский август.

Билеты перекочевали в ладонь Эки, и она коротко дернулаподбородком, давая понять, что аудиенция закончена. Но дверь перед носом Никитызахлопнуться так и не успела: из недр квартиры раздался томный голос Мариночки:

— Кто там, дорогая моя?

— Шофер, — после секундной паузы возвестила Эка.Голос у нее оказался под стать мальчишеской стрижке — глухой и низкий.

Вот так. Шофер. Всяк сверчок знай свой шесток.

— Пусть войдет, — голос Мариночки стал еще болеетомным. Прямо королева-мать в тронном зале, по-другому и не скажешь.

По лицу Эки пробежала тень заметного неудовольствия, но темне менее она посторонилась и пропустила Никиту в квартиру.

Никита вошел в знакомую до последней мелочи прихожую. Что ж,здесь ничего не изменилось, и в то же время изменилось все. Поначалу он даже несмог определить, чем вызваны столь разительные тектонические подвижки; это былопохоже на детскую игру «Найди пять различий». Никита же не нашел ни одного —все вещи стояли на своих местах, даже традиционные ящики с пивом перекочевалисюда прямиком из прошлой зимы.

— Хочешь кофе, дорогой мой? — спросила Мариночка,увлекая Никиту на кухню.

— Хочу, — соврал Никита.

Никакого кофе ему не хотелось — нахлебался до изжогигнуснейшего секретарского «Chibo»; но это был единственный повод просочиться накогда-то холостяцкую кухню, о которой у Никиты остались самые благостныевоспоминания. Здесь, вдали от ада собственной жизни, он был почти счастлив.

Теперь от немудреного счастья остались рожки до ножки:некогда запущенное и разгильдяйское пространство кухни приобрело четковыраженную систему координат, на одной стороне которой устроилась Мариночка скофемолкой «Bosh». На другой обосновалась Эка, подпирающая дверной косяк литымплечом. После некоторых колебаний Никита уселся на краешек табуретки — тойсамой, сидя на которой было так весело, так мрачно, так упоительно пить водку сKopaбeльникoffым.

Мариночка небрежно ссыпала кофе в турку, и по кухнерасползся острый пряный аромат. И только теперь Никита понял, что именноизменилось в доме.

Запах.

Одиночество Kopaбeльникoffa пахло совсем по-другому. Старымифотографиями, дешевыми ирисками, нагретыми на солнце сандалиями, бездымнымпорохом, дохлыми жуками в спичечном коробке — всем тем, чем забито любоеуважающее себя мальчишеское детство. А Корабельникоff, несмотря на седины,состояние и пивную компанию собственного имени, до самого последнего времени оставалсямальчишкой. И это тоже тащило Никиту в дом Корабельникоffa — как на аркане.Детство Никиты-младшего было похоже на Корабельникоffcкoe, даром что ихразделяли десятки лет…