Смотри, не подавись, явственно читалось на подогретыхдорогим алкоголем мужских и исполненных зависти женских лицах. Никита же, с егонеприкрытой простецкой неприязнью, оказался просто подарком. Лучшим подарком надень бракосочетания. Именно об этом и сообщила ему Мариночка, чокаясь фужером свыдохшимся шампанским.

— Как хорошо, что ты есть, — бросила она абсолютнотрезвым голосом.

— Жаль, что не могу сказать тебе то же самое… — неудержался Никита.

— Обожаю! Я тебя обожаю!…

И Никита сразу понял, что она не лжет. Ей нравиласьбессильная и анемичная Никитина ненависть, она понравилась бы ей еще больше,если бы…

Если бы не была такой робкой в своих проявлениях.

— В гробу я видел. Тебя и твое обожание, —поморщился Никита, вперив взгляд в колье на Мариночкиной точеной шейке.

Прогнулся, прогнулся хозяин, ничего не скажешь! Платина икуча сидящих друг на друге бриллиантов, тысяч на двести пятьдесят потянет.Зеленых. Такая вещичка хороша для культпоходов в персональный туалет иперсональную сауну, и в койку к собственнику-мужу — на людях показываться в нейпросто опасно. И вполовину меньшее количество баксов кого угодно спровоцирует.Мариночка же не стоила и десятой части этой суммы. И сотой.

— Знаю, знаю, — она читала немудреные мыслиНикиты, как глухонемые читают по губам. — Я не стою и сотой части этого дурацкогоколье. Ты ведь это хочешь сказать, дорогой мой?

— Именно это.

— Удивительное единство мнений со всеми этим напыщеннымсбродом. А мне наплевать.

— Еще бы…

— Давай! Вываливай все, что обо мне думаешь… — подначилаНикиту молодая Корабельникоffская жена. — Другого случая может непредставиться.

— Была охота…

— Тогда я сама, если ты не возражаешь…

Надо же, дерьмо какое! Никита хотел промолчать, и все же неудержался — уж слишком эффектной она была в этом своем, почти абсолютном,цинизме.

— Валяй, — пробормотал он.

— Хищница, — захохотала Мариночка.

— Ну, хищница — это громко сказано. Скорее,стервятница. Гиена…

— Гиена?…

По ее лицу пробежала тень. Или это только показалосьНиките?… Мариночка тотчас же подняла регистр до вполне сочувственного хихиканьяи, карикатурно подвывая в окончаниях, разразилась полудетским стишком:

— Разве не презренна

Алчная гиена?

Разевает рот,

Мертвечину жрет.

Мудрому дано

Знать еще одно

Качество гиены

Камень драгоценный

У нее в глазу,

Как бы на слезу

Крупную похожий.

Нет камней дороже,

Ибо тот, кто в рот

Камень сей берет,

Редкий дар имеет

Ворожить умеет..

Стишок и вправду был полудетским, вполне невинным, похожимна считалочку, которую даже Никита-младший выучил бы без труда. Вот толькосамому Никите от такой считалочки стало нехорошо. Непритязательные словечки итакие же непритязательные рифмы хранили в себе зловещий, подернутый ряскойсмысл. Они были способны утянуть на дно омута; «утянуть на дно» — еще однозапретное словосочетание из их с Ингой омертвевшего лексикона. Виски Никитынеожиданно покрылись мелкими бисеринками пота, но самым удивительным было то,что точно такой же пот проступил на висках Мариночки. А лицо сделалосьпергаментным, как будто сквозь девичьи, ничем не замутненные черты проступиладругая, рано состарившаяся жизнь. Чтобы загнать ее обратно, певичке дажепришлось через силу влить в себя шампанское.

— Не бойся, ворожить я не умею…

— Я и не боюсь, — поежился Никита.

— Я — самая обыкновенная бескрылая проходимка.Прохиндейка. Корыстолюбка. Охотница за богатыми черепами.

Самая обыкновенная! Держи карман шире!… Ничем другим, кромеворожбы, объяснить внезапно вспыхнувшую страсть Kopaбeльникoffa было нельзя.Ворожба, колдовство и даже костлявый призрак с отрубленными петушинымиголовами…

— Прямая и явная угроза, — он и понятия не имел,как эти слова сорвались с его губ: американские киноподелки, в отличие отнежного, старого, черно-белого кино, Никита терпеть не мог.

— Кому?

— Ему. Тому, кого ты называешь богатым черепом.

— Это вряд ли, — Мариночка неожиданнонахмурилась. — Это вряд ли… Я — не опасна. Прошли те времена, когда я былаопасной.

— Решила начать все с чистой страницы? С белого листа?В который раз, позволь спросить?

И снова, сам того не ведая, Никита зашелестел пергаментнымистраницами прошлой Мариночкиной жизни. Безобидная и, в общем, примирительнаяфраза произвела на певичку странное впечатление. Да что там, странное — этобыло еще мягко сказано!

Близко придвинувшись к Никите, так близко, что его едва необожгло огнем ее медно-рыжих глаз, Марина-Лотойя-Мануэла прошептала:

— В первый, дорогой мой. В первый…

— Ну и отлично. Я за тебя рад.

— А уж я как рада… Ты и представить себе не можешь…

Конечно же, она солгала ему. Но эта ложь вскрылась позже,много позже, а пока Никите ничего не оставалось, как мириться с ролью спасателяна мертвом озере. Спасателя, который никого не может спасти…

Это был единственный их разговор. Или — почти единственный.

Никита и думать забыл про его содержание, вот только чертовполустишок-полусчиталка довольно долго вертелся у него в голове. Слов он незапомнил, но запомнил ритм, похожий на заклинание… Или… Нет, МаринаКорабельникова, в девичестве Палий, не заклинала, она предупреждала. И совсемне Никиту, Никита был мелкой сошкой, личным шофером, парнягой для поручений,хранителем связки ключей, которые Корабельникоff позабыл забрать. Вовсе неНикиту Чинякова предупреждала Мариночка. Она предупреждала ангела-хранителяКорабельникоffa.

Будь начеку, ангел, я уже пришла.

Но Никита не внял предупреждению. Да и что бы он мог сказатьхозяину, в самом деле? Будь осторожен, Ока Алексеевич? Молодая жена и муж влетах — это всего лишь персонажи анекдота в лучшем случае и герои криминальнойхроники — в худшем. Но ни первое, ни второе не подходило — ни Корабельникоffу,ни самой Марине. Их отношения были сложнее. Намного сложнее. А может быть,проще — но этого Никита не знал. И так никогда и не узнал.

Все две недели, что just married провели в итальянском, заросшемвеками и культурами цветнике, Никита гадал, что предпримет Мариночка.Забеременеет, заведет молодого любовника, придержит старого (или старых,пятерых Хуанов-Гарсия, к примеру) или начнет вытягивать у пивного простачкаденьги на сольную карьеру в шоу-бизнесе. После длительных раздумий Никитаостановился на сольной карьере. И поставил на нее теперь уже десять баксов.