– И не говори, – с чувством поддержал его Теофельс(они все уже были на «ты»).

В голове у него от сосредоточенности всё вертелось ипощелкивало. Даже странно, что соседи не слышали этого лихорадочного перестука.

Кельнерша шла мимо с пустым подносом, уронила на полсалфетку. Агбарян дернулся поднять, но проворный Зепп его опередил. Галантноподал, нарочно коснувшись полной ручки красавицы. Задержал взгляд на ее лице.Полька порозовела.

– Дзенькую, пан прапорщик. Спасибо.

Он попросил:

– Уроните что-нибудь еще.

Улыбаясь, она покачала головой и удалилась.

– Зря стараешься, Долохов. – Ветеран толкнул Зеппав бок. – У пани Зоси со Степкиным сурьезный ррроман. Ты опоздал.

– Тогда пойду повешусь.

Под общий смех гауптман вышел из кантины.

Так-так, говорил себе он, так-так.

Если бы кто-нибудь сейчас видел лицо шпиона, поразился бы:оно меняло выражения и гримасы со скоростью быстро прокручиваемой кинопленки.

То делалось приторно-восторженным, то мизантропическим, торазвязным, то застенчивым. Губы растягивались до ушей и сжимались в куринуюгузку, поджимались и рассупонивались; глаза глупели и умнели, по-овечьи добрелии тут же сверкали злой иронией. Фигура и осанка тоже участвовали в маскараде.Гений перевоплощения ссутуливался, выпячивал грудь, расправлял плечи,скашивался набок, ни с того ни с сего начинал прихрамывать или потешноподпрыгивать на ходу.

Теофельс разминался, словно жокей перед скачкой спрепятствиями.

Минута-другая, и он привел себя в состояние полнойпластилинности, из которой теперь мог вылепить что угодно.

Нельзя сказать, чтобы в Зеппе умирал великий актер. Потомучто актер и не думал умирать, а, напротив, был очень востребован и частенькодавал огромные сборы. Просто представление обычно устраивалось для весьмаузкого круга, и публика не подозревала, что присутствует на бенефисе.

В отличие от профессионального артиста Теофельс не умелизображать ярость или безутешное горе, оставаясь внутренне холодным. Он быладептом сопереживательной школы и на время исполнения роли действительнопревращался в другого человека, почти полностью. Будто бы стягивал свое «я» вкрошечный тугой узелок, однако для контроля над ситуацией хватало и узелка.

Экипаж «Муромца» прибыл на обед компактной группой. Что ипонятно: вместе летали, вместе отправились подкрепиться. Однако все они людиразного темперамента и склада. Это, в частности, проявляется в скоростипоглощения пищи. Командир корабля, например, ел четко и организованно. Нелакомился, не излишествовал. Такой субъект утолит голод и встанет из-за стола,попусту рассиживать не будет. Его Зепп ожидал первым.

И не ошибся.

Рутковский спустился с крыльца, надевая пилотку. Остановилсязажечь папиросу.

Тут-то Теофельс к нему и подлетел. Его лицо пылалоблагородным энтузиастическим восторгом.

– Господин штабс-капитан, прошу извинить, что вот так снаскока… Я человек прямой… Позвольте начистоту…

Командир воздушного корабля был явно не из краснобаев,поэтому и Зепп говорил сбивчиво, косноязычно.

– Господин штабс-капитан, вы меня не узнаете? ЯДолохов, вы видели меня в небе…

Бука Рутковский смотрел на него без улыбки, выжидательно.

– Помню. Летаете славно.

– Я не летаю… – Зепп задохнулся. – Я в небеживу, вот что… Только в небе! А на земле – так, прозябаю… Не буду летать –сдохну, честное слово!

– Понимаю вас.

Слегка оттаял.

– Я как вас увидел, сразу влюбился. Ни о чем другомдумать не могу.

Командир «Муромца» вздрогнул.

– Простите, что?!

– В вашего «Илью», – рубил правду-маткуэнтузиаст. – Какая машина! Господин штабс-капитан, возьмите меня к себе! Вэкипаж! Я летун, каких мало, поверьте!

– Да как я вас возьму? У меня комплект.

– Я видел, у вас второй пилот зеленый совсем. А есливас ранят? Он же с управлением не справится. А я и из пулемета отлично могу.Позвольте продемонстрировать! И в моторах разбираюсь!

Рутковский улыбался, польщенный таким напором.

– Шмит действительно малоопытен. И это, конечно,замечательно, что вы универсал. Нечасто встречается. Но не могу же я взять иотчислить товарища. Не по-летунски выйдет. Однако я буду иметь вас в виду. Есликто-то из моих, не дай бог, выйдет из строя, милости прошу. Можете считать себяпервым кандидатом на замещение. Честь имею.

Он козырнул. Зашагал прочь, прямой, словно аист.

– Так я буду надеяться! – крикнул Теофельс иподмигнул слуге.

Тимо сидел неподалеку на ступеньке, строгал щепку.Солдатская форма его долговязой фигуре бравости не придавала.

– …Что ж, мы и не надеялись на легкий путь, но спасибоза подсказку, – тихо сказал гауптман по-немецки вслед Рутковскому.

Отошел от крыльца в сторонку – нужно было осуществить некуюманипуляцию, не предназначенную для посторонних глаз.

Он вынул из брючного кармана плоскую фляжку с коньяком, изнагрудного выудил завернутую в войлок ампулку. Очень осторожно вскрыл,растворил содержимое в благородном французском напитке. Встряхнул.

Кто там у нас следующий – стрелок или второй пилот? Кто издвоих вытянет у цыганки-судьбы короткую соломинку?

Механик-то наверняка задержится, у него на то имеется вескаязлатокудрая причина.

Подвижное лицо великого артиста попеременно изобразилоразухабистость (для забулдыги поручика) и мечтательность (для любителя поэзии).

И застыло где-то посередине. Потому что из кантины вышли оба– и Лучко, и Шмит.

Поговорили о чем-то, вместе пошли по улице. Теофельс уж былорасстроился – ан нет, офицеры все-таки расстались.

Молокосос сел на бревна, раскрыл свою книжку. Сизоносыйпоручик размашисто зашагал дальше.

Секунду поколебавшись, Зепп отправился за ним. Не потому чтоюнца жальчей, чем пьяницу, – в деле сантименты неуместны. Просто Лучкопредставлялся более легкой добычей.

Лицо гауптмана определилось с миной – сделалось открытым,бесшабашным.

– Сергуня! – заорал фон Теофельс, прибавивходу. – Сережка, черт, да стой ты!