Как чудище морское в воду,

Скользнул в воздушные струи…

Его винты поют, как струны…

Смотри: недрогнувший пилот

К слепому солнцу над трибуной

Стремит свой винтовой полет…

Уж в вышине недостижимой

Сияет двигателя медь…

Там, еле слышный и незримый,

Пропеллер продолжает петь…

Слишком широкий взмах руки – и фляжка вместе с крышечкойполетели на землю.

– Ой! Ради бога извините… – Мальчик ужасносконфузился.

Подхватил флягу, но она была пуста. Коричневая отраварастекалась по траве. Окрестным муравьям и букашкам была гарантированатотальная эпидемия дизентерии.

– Простите, простите, – убивался Шмит. –Вечно я всё испорчу! Ой, знаете что, Михаил? – Он всплеснул руками. –У меня в комнате есть бутылка настоящего бордо, берег для какого-нибудьособенного случая. Я сбегаю, принесу!

– В другой раз, – проскрипел фон Теофельс голосом,мертвенности которого позавидовал бы самый отчаянный декадент. – Мне пора.

Гнусный мальчишка хватал его за руку, заглядывал в глаза.

– Вы обиделись, да? Обиделись? Мне ужасно неловко!Обещайте, что мы с вами обязательно выпьем мой бордо!

– Обещаю…

А вот это уже было капитальное невезение.

Едва отвязавшись от Шмита, гауптман мрачно брел назад ккантине, где еще оставался механик Степкин. Однако травить его теперь былонечем.

По лицу фон Теофельса (не приклеенному, а своемусобственному) ходили злые желваки.

Казалось, что «Илья Муромец» со всех сторон окружензаколдованным лесом, через который ни пройти, ни проехать.

Вернулся Зепп вовремя – на крыльцо как раз вышелзауряд-прапорщик Степкин и, будто в нерешительности, остановился.

Ногу ему, что ли, сломать, размышлял Теофельс, приглядываяськ механику. Или шею свернуть? Вот ведь странно: чем грубее задача, тем сложнееее осуществить технически. Одновременно с работой мозга у гауптмана трудилось илицо, поочередно принимая то унылое, то простоватое, то умильное выражение.

Однако везение сегодня окончательно отвернулось от бедногошпиона. Оказалось, что Степкин торчал на крыльце не просто так. Минут черезпять к нему вышла кельнерша Зося, уже не в фартучке и наколке, а в клетчатойнакидке и шляпе с целлулоидными фруктами (в столицах такие носили позапрошлымлетом). Милашка взяла механика под руку, через деревню Панска-Гура они пошливместе.

Шепотом обругав злую судьбу, Зепп подозвал Тимо.

– С членами экипажа ни черта не выходит. Попробуйподобраться к объекту через пролетариев. Ну, не мне тебя учить.

Хотя во имя экономии времени сказано это было по-немецки,Тимо все равно не понял. Образование у него было всего четыре класса, и трудныеслова ему давались плохо.

Наморщив плоский лоб, верный оруженосец переспросил:

– Через кого?

– Через нижних чинов. Через солдатню, – терпеливопояснил Зепп. – Ты что, слово «пролетарий» не знаешь?

– Знаю. На красных флагах часто пишут. «Пролетарии,объединяйтесь». Никогда не задумывался, кто это.

– Уйди, а? – попросил Теофельс. – Без тебятошно.

Сам не зная зачем, потащился вслед за чинной парой. Неломать же было кости Степкину в присутствии свидетельницы?

С другой стороны, может, он ее проводит до дому и останетсяодин?

Но зауряд-прапорщик был не настолько глуп. Довел даму доаккуратного домика с белеными стенами и нарядным крылечком, над которым нависалкокетливый козырек, поднялся и уверенно вошел внутрь. Очевидно, отношениявлюбленных уже миновали порог светских условностей, мысленно сыронизировалЗепп.

Чтобы проверить, как далеко преодолен порог, он подобрался ксамому окошку, прикрытому лишь тюлевой занавесочкой. Створка по теплой погодебыла приоткрыта, так что имелась возможность не только подсматривать, но иподслушивать.

Панскогурские Ромео и Джульетта стояли в чистенькой комнате,которая, судя по мебели, служила одновременно гостиной и столовой. Разглядыватьубранство Зеппу было некогда и незачем, он лишь приметил литографию с польскимгероем Костюшко и сверкающий посудой буфет-«горку».

Степкин был неизящно скрючен – он деловито и жадно чмокалсвою невесту в полоску кожи между манжетом платья и нитяной перчаткой. Зосясмотрела на его затылок со снисходительной улыбкой.

– Обожаю… Обожаю… Королева моя… – шептал механик.

Расстегнул на ее рукаве пуговки, стал целовать предплечье.

– Не сегодня. Я так утомлена.

Гауптман печально приподнял брови: эта фраза свидетельствовалао том, что пани Зося не сумела сберечь себя до свадьбы. Хотя в ее возрастеберечь, вероятно, давно уже нечего.

– А я умру! – жалобно пригрозилзауряд-прапорщик. – Сердце лопнет…

Угроза подействовала. Зепп давно знал: женщин сильней всеговпечатляют именно нелепости.

– Ну хорошо, хорошо… Но только на минутку и ничего такого.

– Только поцеловать! Только поцеловать! –засуетился Степкин и с хитрым видом кивнул на дверь в соседнюю комнату. –Вон там, ладно?

Потянул за собой не всерьез упирающуюся красотку.

Зепп оглянулся, убедился, что штакетник надежно укрывает егосо стороны улицы, и тоже переместился – к следующему окну. Здесь подглядыватьнемножко мешал горшок с геранью, но все равно было видно.

Разумеется, соседняя комната оказалась спальней. С грудойподушек и подушечек на пышной кровати, украшенной металлическими шарами. Свышитыми половичками. С обрамленной бумажными розочками картинкой: Дева Мария иМладенец.

– Сумасшедший, ты сумасшедший. – Хозяйка даласопящему ухажеру усадить ее на кровать. – Что с тобой поделаешь? –Она очаровательно картавила на букве «л». – Ладно. Подожди…

Чаровница скользнула за матерчатую ширму с изображениемФудзиямы и зашелестела одеждой. Зауряд-прапорщик тоже стал разоблачаться. Подгимнастеркой на груди у него висела большая ладанка на суконном шнурке. Механикснял ее и, прошлепав к двери, повесил на гвоздик, вколоченный в косяк. Былоясно, что этот загадочный ритуал он исполняет не впервые.

Из-за ширмы тем временем выплыла роскошная пани Зося, вневесомом розовом неглиже напоминающая кремовый торт, и села на ложе. Вынимаяиз пышных волос заколки, спросила: