Слушали в молчании, только Медведев кивнул, сказалглубокомысленно:

– Ну… это да.

Вертинский задвигался, привлекая внимания, добавил живо:

– Вера вопрошает, разум обнаруживает, сказал тот же святойАвгустин, прозорливо поставив веру впереди, но и мощь разума не унизив. Ведьименно разум обнаруживает, ставит все на место, как тяжелые камни внесокрушимую стену знаний. А как вам слова Мухаммада, что для Аллаха чернилаученого и кровь праведника одинаково ценны?

В кабинете ощутилось некоторое оживление, Медведев покрутилбольшим мясистым носом, тяжелые, как у Вия, веки приподнялись, блеснули острыелазерные точки.

– Сейчас бы его ваххабиты на костер за крамолу!

Я развел руками:

– Не будем за ваххабитов, скажем за себя: Бог от нас, имортистов,ничего не требует, ни к чему не обязывает. У нас полная свобода воли. И полнаясвобода выбора. В том числе в главном: идти к Нему, то есть поставив вышепонятных запросов плоти запросы интеллекта, что и есть, собственно, мы, или жеублажать ту оболочку, в которой живем?

Медведев, медленно оживая, похлопал ладонью по вздувшемусяживоту, слышно, как бурчит, переваривая, как бродят газы, требуя выхода. Шмальповел носом, а затем очами, поискал форточку. Леонтьев указал глазами накондишен, Крутенков, министр энергетики, осторожно выбрался из-за стола, еготолстенькие розовые пальцы выудили из кармана очки, протер, прежде чемводрузить на переносицу, затем, всмотревшись в шкалу, сдвинул рычажок намаксимальную вытяжку отработанного воздуха.

Я кивнул на Крутенкова.

– То обстоятельство, что теперь в моде атеизм и люди неверят в Бога, не значит, что они ни во что не верят. Наоборот, как раз теперьони верят любой ерунде, ибо свято место пусто не бывает. Вон Тихон Ульяновичверит даже в демократию, вы можете себе такое представить?

Крутенков смутился, покраснел, развел руками, лицобеспомощное, пытается объяснить, что его не так поняли, что в недавнем интервьюна телевидении под демократией имел в виду не обязательно свальный грех ипотакание плоти, но и свободу выбора, однако Леонтьев и Медведев рядом с нимзаржали так громко и насмешливо, что он наконец рассердился и, с грохотомподнявшись из-за стола, демонстративно перешел на другую сторону к тишайшемуЧеботареву и флегматичному Желуденко.

Медведев, уже не по-медвежьи быстро сориентировавшись,докладывал о состоянии в нефтяной отрасти, в машиностроении, о финансовыхпотерях из-за нехватки энергии в Приморье, тут же осторожно предлагал вариантырешения. Я слушал, присматривался к нему с интересом, непростой хозяйственник,очень непростой. Все годы работал, как и должен работать премьер-министр присугубо демократическом правительстве, но, получается, то ли сам втайнеразрабатывал варианты для силовых решений, то ли они настолько очевидны, что ненадо даже особо напрягаться, чтобы сразу рассказать, что и как надо делать…Нет, слишком детально продумано. Непрост этот премьер, непрост.

Он перехватил мой оценивающий взгляд, насторожился:

– Что-то не так?

– Все так, – успокоил я. – У вас прекрасный планвывода страны из кризиса.

Он хмыкнул:

– Не поверите, но вон у Леонида Израилевича, это наш министрфинансов, если еще не запомнили, есть варианты и покруче. Правда, только всвоей сфере.

– Я рад, – сказал я с чувством. – Я рад, что вы…чувствовали.

– Мы же политики, – фыркнул Медведев. – А политики– это такие птицы, что приближение большой бури чуют задолго.

Шмаль все вертелся, его никто не замечает, сказал оченьживо:

– Может быть, введем в состав правительства хоть однуженщину?

Медведев удивился:

– На фига?

Но остальные посмотрели на меня вопросительно. Я скривился:

– Тогда уже и одного негра. То есть татарина. Дляполиткорректности. Дорогой Панас Типунович, вы такой, оказывается, общечеловек?

Шмаль засмущался, забормотал:

– Да нет, не совсем…

– Он в пятнах, – сообщил Леонтьев. – Как лабрадор!

– Это далматинцы в пятнах, – поправил тихонько скромносидящий с другой руки толстенький человек, я уже успел забыть его имя идолжность, – а лабрадоры просто в грязи любят валяться…

Шмаль сказал торопливо:

– Я что, я хотел только, чтобы меньше собак вешали!..

– На одну собаку из ста будет меньше, – согласилсяя. – Но стоит ли возиться, снимая одних, в то время как будут вешатьдругих? Начнем даже в этом отличаться от остальных правительств, что как спицыв колесе: одинаковые и мелькают так, что в глазах одна серость… Нет уж, умерлатак умерла. Без оглядок на старый мир.

На обед дружной толпой двинулись в кремлевскую столовую.Стыдно сказать, я в ней оказался впервые. Хотя чего стыдиться, я появлялсяздесь ненадолго, когда принимал дела у предшественника, старался побыстрееисчезнуть из все еще вражеского, хоть и разгромленного, лагеря.

Сейчас я шел уже по своему лагерю, здесь все принесли мневассальную присягу, от охраны до самой мелкой челяди. В столовой Медведев иостальные барски шутили с официантками, поварами, те отвечают тоже раскованно,весело, но на меня посматривают опасливо, все-таки президент, хуже того –какой-то непонятный имортист, язык сломаешь, пока выговоришь, непонятно, чегождать, но в душ надо на всякий случай сбегать и презервативами запастись…

Мои соратники по имортизму втихую смылись, оставив меня счленами кабинета. Со мной за стол, осмелев, испросили разрешения присестьМедведев, Леонтьев и Шторх, худой, подтянутый министр нефтеперерабатывающейпромышленности. Зачем-то пригласили и стесняющегося Крутенкова. Тот сел насамый краешек и тихохонько ел, не поднимая глаз от тарелки. Некоторое время елимолча, присматриваясь друг к другу. Потом Медведев осмелел и посоветовалЛеонтьеву не нажираться, тот ехидно заметил, что закуска без водки называетсяедой, посоветовал самый простой и дешевый способ обеспечить себе вкусный ужин –отказаться от обеда.

Шторх улыбнулся и сказал, что вся жизнь – борьба! До обеда –с голодом, после обеда – со сном. Я раздвинул слегка губы, демонстрируя, чтобыть имортистом – вовсе не значит не понимать шуток, тем более таких…компактных, в смысле, плоских, чтобы укладывалось в голове побольше.

Некоторое время ели молча, а когда насытились и перешли кдесерту, Медведев вовсе оживился, начал комментировать работу столовой,отпустил пару тяжелых, как он сам, шуток насчет внешности официанток, затоЛеонтьев все серьезнел, словно сосредоточенно пожирал не сладкое, акарлсбадскую соль, поинтересовался негромко:

– Господин президент, а вы в самом деле полагаете, что ввашем учении так уж необходим Бог?