После завтрака он стал стряхивать пепел в кофейную чашку, ноона выхватила ее и поставила перед ним пепельницу. Чашка была полна гущей, и внее вполне можно было стряхивать пепел. Пепельница была чистой, без единогопятнышка, и он стряхнул в нее пепел с некоторым угрызением совести. Его матьумела расставлять по всему пути небольшие капканы, так что скоро лодыжкиначинали кровоточить, а ум заходил за разум.

— Итак, ты вернулся, — сказала Элис. — Что привело тебясюда?

— Я скучал по тебе, ма.

Она фыркнула.

— Так вот почему ты писал мне так часто?

— Я не очень-то большой мастер по части писем.

— Но ты по-прежнему внимателен к своей матери. Этого у тебяне отнять.

— Извини, — сказал он. — Как тебе жилось, ма?

— Не так плохо. Спина побаливает, но у меня есть лекарства.Я справлюсь.

— А выглядишь ты по-прежнему, как девушка, — сказал он соттенком своей прежней добродушной лести. Ей всегда это нравилось, но сейчаслишь тень улыбки тронула ее губы. — Новые мужчины в твоей жизни?

— Несколько, — сказала она. — Ну, а как насчет тебя?

— Нет, — сказал он серьезно. — Никаких новых мужчин. Девушки— да, но никаких новых мужчин.

Он надеялся рассмешить ее, но опять вызвал лишь призрачнуюулыбку. Мое появление беспокоит ее, — подумал он. Она не знает, зачем я здесь.Не для того она ждала меня три года, чтобы я наконец появился. Ей хотелось бы,чтобы я оставался пропавшим без вести.

— Видишься с кем-нибудь постоянно?

— Живу в свое удовольствие.

— Ты всегда так и поступал. Во всяком случае, ты ни разу непришел домой сказать мне, что поставил какую-нибудь симпатичнуюдевушку-католичку в интересное положение. В этом тебе надо отдать должное. Тылибо был очень осторожен, либо тебе везло, либо ты был очень вежлив.

Он попытался сохранить бесстрастное лицо. В первый раз завсю жизнь она заговорила с ним о сексе.

— Так или иначе, рано или поздно тебе придется это сделать,— сказала

Элис. — Говорят, что холостяки живут прекрасно. Это не так.Ты просто становишься старым и безобразным, полным песка, как мистер Фримен.

Ларри фыркнул.

— Я слышала твою песню по радио. Я говорила всем, что этомой сын. Это Ларри. Большинство мне не верило.

— Ты слышала?

— Ну, конечно. Ее постоянно передают по этой рок-н-рольнойрадиостанции, которую слушают юные девицы.

— Тебе понравилось?

— Не больше, чем вся музыка этого сорта. — Она посмотрела нанего твердо. — Думаю, что какие-то места звучат очень впечатляюще. Похотливо.

Он заметил, что переступает с ноги на ногу, и заставил себяостановиться.

— Мне просто хотелось, чтобы это звучало… страстно, ма. Воти все. — Лицо его покраснело. Он никогда не думал, что будет сидеть на кухне уматери, обсуждая страсть.

— Страсти место в спальне, — сказала она отрывисто,прекращая искусствоведческий разговор о его хите. — Кроме того, ты что-тосделал со своим голосом. Он звучит так, словно ты черномазый.

— Сейчас? — спросил он удивленно.

— Нет, по радио.

— Вот так? — спросил Ларри с улыбкой, понизив свой голос доуровня Билла Уиверса.

— Вот-вот, — кивнула она. — Когда я была девушкой, намказалось, что Фрэнк Синатра — это очень смело. А теперь появился этот рэп. Рэп— так его называют они. Вопли — вот как называю это я. — Она посмотрела на негонеодобрительно. — В твоей песне, по крайней мере, нет воплей.

— Мне платят гонорар, — сказал он. — Отчисления с каждойпроданной пластинки. В целом это составляет до…

— Ой, прекрати, — сказала она, отмахнувшись от него рукой. —Я всегда заваливала математику. Тебе уже заплатили, или ты купил эту маленькуюмашину в кредит?

— Мне заплатили не так уж много, — сказал он, совсем близкоподойдя к границе лжи, но пока не переступая ее. — Я сделал первый взнос замашину.

— Излишняя уступчивость к тем, кто покупает в кредит, —сказала она зло. — Это и сгубило твоего отца. Доктор сказал, что он умер отсердечного приступа, но дело было не в этом. Его сердце разбилось. Твой отецсошел в могилу, отпуская товары в кредит.

Это была старая песня, и Ларри пропускал ее мимо ушей, киваяв нужных местах. У его отца был галантерейный магазинчик. Неподалеку открылся«Роберт Холл», и через год его дело обанкротилось. За утешением он обратился кеде и потолстел за три года на сто десять фунтов. Когда Ларри было девять, онумер в забегаловке на углу, оставив перед собой на тарелке недоеденный сэндвичс фрикадельками. На поминках, когда ее сестра пыталась утешить женщину, укоторой был такой вид, словно она абсолютно не нуждается в утешениях, ЭлисАндервуд сказала, что дело могло обернуться и хуже. Ведь это мог быть несэндвич, — сказала она, глядя через плечо сестры прямо на ее мужа, — а бутылка.

После смерти мужа Элис воспитывала Ларри сама, давя на неговсем весом своих прописных истин и предрассудков до тех пор, пока он не ушел издома. Напоследок она сказала ему, когда он и Руди Шварц уезжали на старом фордеРуди, что в Калифорнии тоже есть приюты для бедных.

— Ты устал, — сказала она. — Пойди умойся. А я пока уберукоробки из задней комнаты, чтобы ты мог поспать.

Она прошла через небольшую прихожую в заднюю комнату, егостарую спальню, и Ларри услышал, как она кряхтит, переставляя коробки. В окнодоносились звуки уличного движения. Он вспомнил о дохлой кошке. Она была права.Он устал. Никогда в жизни он так не уставал. Он лег спать и проспал околовосемнадцати часов подряд.

Дело клонилось к вечеру, когда Фрэнни подошла к тому месту,где ее отец терпеливо полол горох и бобы. Она была поздним ребенком, и сейчасее отцу пошел уже седьмой десяток. Ее мать уехала в Портленд за белымиперчатками. Лучшая подруга Фрэн, Эми Лаудер, выходила замуж в начале следующегомесяца.

Фрэнни откашлялась.

— Нужна помощь?

Он повернулся к ней и усмехнулся.

— Привет, Фрэн. Что, застала меня врасплох?

— Похоже на то.

— Твоя мама уже вернулась? — Он неопределенно нахмурился, нопотом его лицо прояснилось. — Да нет, все в порядке, она ведь только недавноуехала, верно? Конечно, помоги немного, если хочешь. Главное, не забудь потомумыться.