— Нет, дело тут не в ребенке. Это случилось бы и так, и так.Джесс… — Она задумалась, пытаясь определить, что же все-таки не так в Джессе,что-то, на что сейчас она может не обратить внимания в этом порыве, к которомувынуждал ее будущий ребенок, порыве решать и действовать, стараясь выбратьсяиз-под угрожающей тени ее матери, которая сейчас покупала перчатки на свадьбулучшей подруги детства Фрэн. Что-то, что сейчас можно похоронить, но что тем неменее будет беспокойно ворочаться под землей шесть месяцев, шестнадцать месяцевили двадцать шесть лишь для того, чтобы в конце концов подняться из могилы инаброситься на них обоих. Жениться в спешке, раскаиваться всю жизнь. Одна излюбимых пословиц ее матери.

— Он слабый, — сказала она. — Точнее я не могу объяснить.

— Ты не можешь доверить ему себя, Фрэнни?

— Да, — сказала она, думая о том, что ее отец ближеподобрался к тому, что она хотела выразить. Она не доверяла Джессу, которыйпроисходил из богатой семьи и носил синие рубашки. — Джесс хочет, как лучше. Онхочет поступить правильно, это действительно так, но… Два семестра назад мыпошли на вечер поэзии. Его устраивал человек по имени Тед Энслин. Зал былпереполнен. Все слушали очень торжественно… очень внимательно… так, чтобы непропустить ни одного слова. Ну а я… ну ты же меня знаешь…

Он успокаивающе обнял ее одной рукой и сказал:

— Фрэнни попала в рот смешинка.

— Да, так оно и было. Похоже, ты очень хорошо меня знаешь.

— Немного знаю, — сказал он.

— Она — смешинка, я хочу сказать — появилась неизвестнооткуда. Я сама не хотела этого. Это никак не относилось к поэзии мистераЭнслина, поэзия была в полном порядке. Дело было в том, как они смотрели нанего.

Она посмотрела на отца, чтобы увидеть его реакцию. Он простокивнул ей, чтобы она продолжала.

— Короче, мне пришлось убраться оттуда. Джесс простовзбесился. И я считаю, у него было право на это… с моей стороны это был такойдетский поступок, такой детский способ восприятия, все это так… но со мной эточасто бывает. Не всегда, конечно. Я могу серьезно заниматься делом…

— Да, ты можешь.

— Но иногда…

— Иногда смешинка залетает тебе в рот, а ты одна из тех, ктоне может выплюнуть ее обратно, — сказал Питер.

— Наверное, я такая. Так или иначе, но Джесс не такой. Иесли мы поженимся… он раз за разом будет обнаруживать дома этого непрошеногогостя, которого я впустила. Не каждый день, но достаточно часто для того, чтобыон вышел из себя. Тогда я попытаюсь… и мне кажется…

— Мне кажется, это сделает тебя несчастной, — сказал Питер,крепче обняв ее.

— Да, это так, — сказала она.

— Тогда не позволяй своей матери себя переубедить.

Она закрыла глаза и почувствовала еще большее облегчение,чем в прошлый раз. Он понял. Каким-то чудом.

— Как бы ты отнесся к тому, чтобы я сделала аборт? —спросила она после паузы.

— У меня такое впечатление, что именно этот вариант ты ихочешь обсудить.

Она посмотрела на него удивленно.

— Может быть, ты и прав, — сказала она медленно.

— Слушай, — сказал он и впал в парадоксальное молчание. Ноона слушала и слышала воробьев, сверчков, гудение самолета высоко в небе,чей-то призыв к Джеки, чтобы он немедленно шел домой, шум косилки, машину,несущуюся по шоссе № 1.

Она как раз хотела спросить, все ли с ним в порядке, когдаон взял ее за руку и заговорил.

— Фрэнни, тебе, конечно, нужен бы отец помоложе, но тут яничем не могу помочь. Я женился только в пятьдесят шестом.

Он задумчиво посмотрел на нее в свете сумерек.

— Карла была не такой в те дни. Она была… черт возьми, онабыла молода. Она не менялась до тех пор, пока не умер твой брат Фредди. До тогомомента она была молодой. После того, как Фредди умер, внутри у нее всезастыло. И… ты не должна думать, что я хочу сказать о твоей матери что-нибудьплохое, Фрэнни, даже если со стороны это выглядит отчасти и так. Но мнекажется, что Карла… окаменела… после того, как умер Фредди. Она покрыла своивзгляды на мир тройным слоем лака и одним слоем быстро застывающего цемента иобъявила, что это хорошо. А сейчас она похожа на смотрителя в музее, и если онавидит, как кто-то трогает выставленные там экспонаты-идеи, то взирает на этокрайне неодобрительно. Но она не всегда была такой. Тебе придется поверить мнена слово, но это действительно так.

— А какой она была, папочка?

— Ну… — Он рассеянно оглядел сад. — Она была во многом такаяже, как ты, Фрэнни. В ней была смешинка. Мы часто ездили в Бостон поболеть за«Ред Сокс» и выпить пива.

— Мама… пила пиво?

— Ну да, пила. А потом оставшуюся часть игры проводила вженском туалете и выходила оттуда, проклиная меня за то, что по моей вине онапропустила самую интересную часть матча, хотя на самом-то деле это онапостоянно упрашивала меня сходить в буфет за пивом.

Фрэнни попыталась представить себе свою мать с кружкой пивав руке, когда она смотрит на отца и смеется, как девчонка на свидании. Но у нееничего не получилось.

— Она никогда не скандалила, — сказал он смущенно. — Мы сней ходили к доктору, чтобы выяснить, кто из нас не в порядке. Доктор сказал,что никаких отклонений нет. Потом, в шестидесятом, появился на свет твой братФред. Она любила этого мальчишку до смерти, Фрэн. Фред — так ведь звали ееотца, ты знаешь. У нее был выкидыш в шестьдесят пятом, и мы оба решили, что сдетьми покончено. Потом ты появилась на свет в шестьдесят девятом, на месяцраньше, чем нужно, но, в общем, все было в порядке. И я полюбил тебя до смерти.У каждого из нас было по ребенку, но она своего потеряла.

Он замолчал, погрузившись в размышления. Фред умер в 1973году. Ему было тринадцать, Фрэнни — четыре. Человек, сбивший Фреда, был пьян.За ним был долгий список дорожных нарушений. Фред прожил семь дней.

— Я думаю, что аборт — слишком мягкое словечко для этойоперации, — сказал Питер Голдсмит. Он медленно выговаривал каждое слово, словнооно причиняло ему боль. — Я думаю, что это — детоубийство, простое иоткровенное. Прости, что я говорю так, что я так… несгибаем, упрям… Я жеговорил тебе, что я уже стар.

— Ты совсем не стар, папочка, — пробормотала она.

— Нет, я стар, я стар! — сказал он резко. Вид его неожиданностал совсем убитым. — Я старик, который пытается дать совет молодой дочери, иэто как если бы обезьяна пыталась научить медведя, как вести себя за столом.Пьяный водитель убил моего сына семнадцать лет назад, и моя жена так от этогоникогда и не оправилась. Я всегда рассматриваю вопрос аборта, думая о Фреде. Ия не могу смотреть на это с другой точки зрения, точно так же, как ты не моглаизбавиться от смешинки на поэтическом вечере, Фрэнни. Я просто вижу перед собойФреда. Он был весь исковеркан внутри. У него не было никакого шанса. Жизньдешево стоит, а аборт делает ее еще дешевле. То, что мы делаем, и то, что мыдумаем… эти вещи так часто основываются на произвольных суждениях. Я просто немогу перешагнуть через себя. У меня словно кирпич застрял в глотке. В истокелюбой справедливой логики лежит что-то иррациональное. Вера. Что-то я совсемзапутался, да?