Слова Джека о тяжести корзинки заставили меня подумать отом, как Мельда, домоправительница, держит корзинку на семейном портрете: мышцына руках напряглись. Вероятно, корзинка и тогда была тяжёлой.

— Уайрман попросил отвезти корзинку сюда и оставить для вас,поскольку у меня был ключ… да только ключ мне не потребовался. Дверь была незаперта.

— То есть ты нашёл её распахнутой?

— Нет. Я вставил ключ в скважину и повернул, а получилось —закрыл замок. Ну я удивился…

— Пошли. — Уайрман двинулся к двери. — Пора не толькоговорить, но и смотреть.

На деревянном полу прихожей я увидел многое из того, чтообычно встречалось на берегу: песок, мелкие ракушки, пару стручков софоры,несколько пучков сухой меч-травы. А также следы. Отпечатки подошв кроссовокДжека. И другие, от одного вида которых по коже побежали мурашки. Я насчиталтри цепочки следов. Одна — больших, две — маленьких. Маленькие следыопределённо оставили дети. Вся троица обошлась без обуви.

— Вы видите, что они ведут наверх, становясь всё менеезаметными? — спросил Джек.

— Да. — Даже мне показалось, что мой голос долетел издалека.

— Я шёл рядом, потому что не хотел их затереть, — продолжилДжек. — Если бы я знал всё то, что рассказал мне Уайрман, пока мы ждали вас, недумаю, что я решился бы подняться по лестнице.

— Не стал бы тебя винить, — кивнул я.

— Но наверху никого не было. Только… вы сами всё увидите.Смотрите. — Он подвёл меня к лестнице. Девятая ступенька находилась на уровнеглаз, свет падал на неё сбоку. Я увидел едва заметные детские следы, ведущие вобратном направлении.

— С этим мне всё ясно. Дети поднялись в вашу студию, потомспустились вниз. Взрослый оставался у двери, вероятно, стоял на стрёме… хотя,если произошло это глубокой ночью, едва ли стоило кого-то опасаться. Вывключали охранную сигнализацию?

— Нет. — Я не решался встретиться с ним взглядом. — Не могузапомнить код. Он записан на листочке, который лежит у меня в бумажнике, нокаждый раз, когда я вхожу в дверь, начинается гонка: я должен набрать код, покапикает этот грёбаный звуковой сигнал…

— Всё нормально. — Уайрман сжал моё плечо. — Эти грабителиничего не взяли. Напротив — оставили.

— Вы же не верите, что мёртвые сёстры мисс Истлейк вновьнавестили вас? — спросил Джек.

— Если на то пошло, я считаю, что так оно и было. — Яподумал, что мой ответ прозвучал глупо под ярким светом второй половиныапрельского дня, когда солнечные лучи обрушивались на Залив и отражались отнего, но ошибся.

— В «Скуби-Ду» оказалось бы, что это проделки безумногобиблиотекаря, — заметил Джек. — Понимаете, чтоб вы испугались и покинулиостров, а он смог бы сохранить сокровище для себя.

— У нас не мультфильм, — вздохнул я.

— Допустим, маленькие следы оставлены Тесси и ЛауройИстлейк. Тогда кому принадлежат большие? — спросил Уайрман.

Никто из нас не ответил.

— Пойдёмте наверх, — предложил я. — Я хочу заглянуть вкорзинку.

Мы поднялись по лестнице (избегая следов: не для того, чтобыих сохранить — просто не хотели на них наступать). Корзинка для пикника,которая выглядела точно так же, как и та, что я нарисовал ручкой, украденной вкабинете доктора Джина Хэд-лока, стояла на ковре, но сперва мой взгляд упал намольберт.

— Можете мне поверить, я удрал, едва это увидел, — призналсяДжек.

Я мог ему поверить, но желания ретироваться вниз неиспытывал. Наоборот, меня тянуло к мольберту, совсем как железо — к магниту. Намольберте стоял чистый холст, и под покровом темноты (то ли когда умиралаЭлизабет, то ли когда я в последний раз занимался сексом с женой, то ли когдаспал после секса рядом с ней) кто-то окунул палец в мою краску. Кто именно? Незнаю. В какую краску? Это очевидно — в красную. Буквы качались из стороны всторону, поднимались и опускались относительно друг друга. Красные буквы.Обвиняющие. Они буквально кричали.

ГДЕ НАША

СЕСТРА

— Произведение искусства. — Я едва узнал собственный голос,вдруг ставший сухим и дребезжащим.

— Так это называется? — спросил Уайрман.

— Разумеется. — Буквы начали расплываться, и я вытер глаза.— Граффити. В «Скотто» пришли бы в восторг.

— Возможно, но меня это дерьмо пугает, — сказал Джек. — Яего ненавижу.

Я тоже ненавидел. Это была моя студия, чёрт побери, моя! Язаплатил за её аренду! Я сдёрнул холст с мольберта, и в это мгновение возниклопредчувствие, что он вспыхнет у меня в руках. Не вспыхнул. Да и не с чего —обычный холст, я сам его и натягивал. Я прислонил холст лицевой стороной кстене.

— Так лучше?

— В общем, да, — ответил Джек, и Уайрман кивнул. — Эдгар…если эти девочки побывали здесь… могут ли призраки рисовать на холсте?

— Если они могут двигать круги с буквами и цифрами наспиритической доске и писать на покрытом изморозью стекле, полагаю, им под силуи рисовать на холсте. — Я помолчал и с неохотой добавил: — Но я не могупредставить себе призрака, открывающего мою входную дверь. Или ставящего холстна мольберт.

— То есть холста здесь не было?

— Уверен, что нет. Чистые холсты — на стойке в углу.

— А что за сестра? — поинтересовался Джек. — Кто та сестра,о которой они спрашивают?

— Должно быть, Элизабет, — ответил я. — Она единственнаяоставшаяся сестра.

— Чушь, — покачал головой Уайрман. — Если Тесси и Лаурапопали в пользующийся популярностью во все времена загробный мир, проблем споиском Элизабет у них не возникло бы: более пятидесяти пяти лет Элизабетпрожила здесь, на Дьюма-Ки, а больше они и нигде не бывали.

— А как насчёт других сестёр Элизабет? — спросил я.

— Мария и Ханна умерли, — ответил Уайрман. — Ханна — всемидесятых, в штате Нью-Йорк, по-моему, в Оссининге, а Мария — в началевосьмидесятых, где-то на западе. Обе выходили замуж, Мария даже дважды. Я узналоб этом от Криса Шэннингтона, не от мисс Истлейк. Она иногда говорила об отце,но о сёстрах не упоминала ни разу. Она оборвала все связи с семьёй после того,как вместе с Джоном вернулась сюда в тысяча девятьсот пятьдесят первом.

«где наша сестра?»

— А Адриана? Что известно о ней? Уайрман пожал плечами.