— Вы, похоже, смотрите не те фильмы, — пояснил он. —Серебряными пулями пользуются, когда нужно убить оборотня. Я не знаю,эффективно ли серебро против вампиров, но, очевидно, кто-то думал, что да. Илинадеялся, что окажется эффективным.

— Если ты предполагаешь, что Тесси и Лаура Истлейк —вампиры, — заметил Уайрман, — то жажда мучила их с тысяча девятьсот двадцатьседьмого года, так что теперь им чертовски хочется пить. — И он посмотрел наменя, рассчитывая на поддержку.

— Думаю, в словах Джека что-то есть. — Я взял пузырёк сперекисью, заткнул горлышко пораненной подушечкой пальца, несколько развстряхнул пузырёк.

— Мужской закон,[168] — поморщился Джек.

— Нет, если, конечно, ты не собираешься это пить, — ответиля, и через мгновение мы с Джеком расхохотались.

— Что? — спросил Уайрман. — Я не понял.

— Не важно. — Джек всё улыбался. Потом лицо его сталосерьёзным. — Но ведь вампиров не существует, Эдгар. Могут быть призраки, с этимя соглашусь — думаю, большинство верит, что призраки могут быть — но невампиры! — Тут он просиял, словно в голову пришла блестящая мысль. — Крометого, только вампир может сделать человека вампиром. А близняшки Истлейк утонули.

Я вновь поднял короткий гарпун, покрутил в руке, блики отпотускневшего наконечника расцветили стену.

— И всё-таки он наводит на размышления.

— Действительно, — согласился Джек.

— Как и незапертая дверь, которую ты обнаружил, когда принёскорзинку для пикника, — добавил я. — Следы. Холст, который сняли со стойки ипоставили на мольберт.

— Ты говоришь, что без безумного библиотекаря всё-таки необошлось, амиго?

— Нет. Просто… — Мой голос дрогнул, сорвался. И я смогпродолжить лишь после ещё одного глотка воды: — Возможно, вампиры — неединственные, кто может вернуться из мира мёртвых.

— О ком вы говорите? — спросил Джек. — О зомби? Я подумал о«Персе» и гниющих парусах.

— Скажем так — о дезертирах.

— Эдгар, ты уверен, что этим вечером хочешь остаться здесьодин? — спросил Уайрман. — Потому что, по моему разумению, эта идея не излучших. Особенно если компанию тебе составят все эти рисунки. — Он вздохнул. —Ты сумел напугать Уайрмана по полной программе.

Мы сидели во «флоридской комнате», наблюдая, как солнценачинает долгий, пологий спуск к горизонту. Я принёс сыр и крекеры.

— Я уверен, что иначе ничего не получится. Воспринимай менякак снайпера, разящего кистью или карандашом. Я рисую в одиночку, дружище.

Джек смотрел на меня поверх стакана с чаем.

— И что вы собираетесь нарисовать?

— Ну… набросок. Я знаю, как это делается. — И, вернувшисьмыслями к одной паре садовых рукавиц (с надписью «РУКИ» на одной и «ПРОЧЬ» — надругой), я подумал, что наброска вполне хватит, особенно если сделать егоцветными карандашами Элизабет Истлейк.

Я развернулся к Уайрману:

— Вечером у тебя снят зал в похоронном бюро? Уайрманпосмотрел на часы, тяжело вздохнул.

— Совершенно верно. С шести и до восьми. И завтра с нейбудут прощаться с двенадцати до двух. Родственники приедут издалека, чтобыточить зубы на наглого узурпатора. То есть на меня. Потом завершающий аккорд,послезавтра. Похоронная служба в Унитарианской вселенской церкви в Оспри. Вдесять утра. Далее кремация в «Эббот-Уэкслер». Гори, гори ясно, чтобы непогасло.

У Джека перекосило лицо.

— Это без меня. Уайрман кивнул.

— Смерть ужасна, сынок. Помнишь, как мы пели в детстве?«Червь заползает, червь выползает, гной вытекает, как мыльная пена».

— Класс, — вставил я.

— Это точно, — согласился Уайрман. Взял крекер, пристальноего осмотрел, потом так сильно бросил на поднос, что крекер, отскочив, упал напол. — Безумие какое-то. Вся эта история.

Джек поднял крекер, уже собрался съесть, потом всё-такиотложил в сторону. Возможно, решил, что есть крекеры, поднятые с пола«флоридской комнаты», — нарушение другого мужского закона. Возможно, так оно ибыло. Мужских законов хватало.

— Когда этим вечером будешь возвращаться из похоронногобюро, загляни сюда и проверь, как я, хорошо? — попросил я Уайрмана.

— Да.

— Если я скажу тебе, что всё в порядке, ты просто поедешьдомой.

— Чтобы не мешать тебе общаться с твоей музой. Или с духами.

Я кивнул, потому что он не очень-то грешил против истины.Потом я повернулся к Джеку:

— И ты останешься в «Эль Паласио», пока Уайрман будет впохоронном бюро, так?

— Конечно, раз уж вы этого хотите. — Джеку наше предложениене нравилось, и я его понимал. Это был большой дом, Элизабет жила там долго, ипамять о ней никуда оттуда не делась. Я бы тоже нервничал, если бы не знал наверняка,что на Дьюма-Ки призраки обитают совсем в другом месте.

— Если я позвоню, ты тут же примчишься.

— Обязательно. Позвоните или по телефону в доме, или на моймобильник.

— Ты уверен, что он работает? Он смутился.

— Аккумулятор сел, только и всего. Я зарядил его вавтомобиле.

— Мне бы хотелось получше понять, почему ты лезешь во всёэто, Эдгар, — сказал Уайрман.

— Потому что точка не поставлена. Долгие годы она стояла.Долгие годы Элизабет жила здесь очень спокойно — сначала с отцом, потом одна.Занималась благотворительностью, общалась с друзьями, играла в теннис, играла вбридж — так говорила мне Мэри Айр, — но прежде всего активно участвовала вхудожественной жизни Солнечного берега. Это была спокойная, достойная жизнь дляпожилой женщины, у которой много денег и практически нет плохих привычек, заисключением курения. Потом ситуация начала меняться. La loteria. Твои слова,Уайрман.

— Ты действительно думаешь, что за этими изменениями что-тостоит? — В его голосе недоверия не слышалось, скорее, благоговейный трепет.