Чувствовать страсть к низменному, похотливому, грязному существу — это унизительно, это опускает тебя самого на уровень животного. Но желать ее, совершенную, полностью мою, нетронутую никем, — это благословение. Я чувствовал, что теперь, с ней, у меня не будет гадливости и стыда, да и какой стыд может быть с человеком, который уже часть тебя? Который — это ты, только другого пола? Она — мой сон, ставший явью. Что-то из глубины бессознательного… Я не собирался заставлять ее, я хотел, чтобы она также пожелала меня. Почему сотворенному не возжелать своего творца? Невинность ее могла быть гарантом того, что я к ней не прикоснусь. Но в последнюю ее вспышку я был с ней, ночью. Она обезумела, кричала на меня, швыряла в меня опять книгами, кричала: «Во что ты превратил меня? Что я за чудовище? Ты считаешь, что меня нет, моей личности нет? Нет, я просыпаюсь — и хочу убить тебя за то, что ты сделал со мной!». Ненависть ко мне в ней смешалась с грубым, низким вожделением — кажется, никто меня так жадно и раздражительно не желал. Я потерял контроль, я разозлился на нее, я хотел, чтобы она замолчала, я не мог быть нежным с ней, заботливым, как раньше. Мне стало жутко от мысли, что я могу лишиться ее, своей Софи, что на месте моей Софи останется вот это визжащее, сумасшедшее животное. Я хотел только прогнать ее, эту омерзительную женщину. Наутро мне было невыносимо стыдно. Я не знал, как встречусь с Софи, как заговорю с ней. Но она… ее вспышка прошла, и Софи вела себя, как обычно. Я не смог заставить себя заговорить с ней. Боже мой! А Софи… неужели она ничего не помнила?.. Больше я к ней не прикасался. Что это за омерзительное существо, что появляется в минуты ее истерик, ее безумия? Моя Софи любит меня, но та, иная Софи, желает мне смерти, та Софи ненавидит меня. И я не могу изгнать из Софи это животное! Я даже не знаю, что за мысли у нее… мои ли это мысли? Может быть, она притворяется со мной, она лжет мне, она угождает мне, говоря, что любит меня и послушна мне… а что в мыслях у нее? Какая большая разница — между безумием и притворством, незнанием — и сознательной ложью! Это мучает меня — незнание. Я не узнаю, изменилась ли Софи, моя ли она… или она — то животное, что зачем-то притворяется невинностью, играет со мной, лжет мне о любви, упиваясь ненавистью и желая мне смерти. О какой власти тут можно говорить? Я не знаю, есть ли хоть какая-то власть, хоть капелька моей власти. Есть ли моя воля — или осталась только ее… Как страшно само это сомнение — что ее разум закрыт, что она неизвестно кто. Она прячется? От меня? Зачем?.. Я стою в полусвете, а она — там, в темноте. И эту темноту не рассеет никакой луч.

Она нерешительно встала — ее слабо мутило. Пришлось обхватить себя руками, чтобы как-то держатся.

— Я… постараюсь, — еле слышно проговорила она.

— Позаботишься о ней, если что-то случится?

— Я постараюсь.

Марии хотелось уйти. От злости на Петера ничего не осталось, на обломках сознания топтались усталость и страх — и на мгновение показалось, что она заболела. Неужели у нее грипп?

— Я хочу, чтобы вы уехали. Оба, — сказала она.

— Если, разве что, нас отпустят.

— Поскорее бы. Это какое-то проклятие.

У себя в комнате она разрыдалась.

1939

«Н. научил меня управляться с "лейкой". Это легче, чем мне казалось. На обучение ушло несколько недель. Н. сказал, что у меня хорошо получается, потому что я замечаю мелочи и умею выстраивать композицию — без этого фотографом не стать. Т. пришел и спросил, как мне новая должность. Это была его идея — переучить меня на фотокорреспондента. "Мне нравится, это намного лучше" — ответила я. Т. посмотрел мои уличные снимки и заметил, что мне еще нужно поработать (долгое перечисление всякого разного), но фото он возьмет в новый номер. После он присел на мой стол и спросил, в каких условиях я работала с Митей: "Вы же сможете работать, скажем, в полевых условиях?". Газете нужны снимки рабочих выступлений. Командировочные выплачиваются заранее. И вот, пожалуйста, — я в Б. Прошлым вечером было выступление, рабочие, как обычно, недовольны длинным рабочим днем и недостаточной зарплатой. Они называют себя истинными коммунистами, которых предала КПП. Т. считает: если мой муж коммунист, то я должна разбираться в коммунистических движениях. Меня отправили в коммунистический кружок — поснимать обстановку и попутно расспросить участников. После разгрома КПП (говорят, вмешался Центр) движение раскололось. Остались верные линии КПП, что распространяют старые выпуски "Нового обозрения" и "Красного знамени". Я фотографировала человека, воевавшего на "гражданке". Он рассказывал страшные истории о войне и ругал коммунистов, которые бросили своих "братьев" на расправу фашистам. Он разочаровался в КПП, потому что партия наладила связи с местными националистами (как это объясняют сторонники, чтобы вместе с ними сбросить буржуазное правительство, а затем уничтожить союзников-националистов или же перековать их в коммунистов). Коммунисты П. после событий 38-го боятся "русской линии". Они прямо говорят, что мечтают о коммунистической революции, но опасаются, что русские воспользуются ситуацией и захватят власть от имени "верховной коммунистической партии". Меня спросили, за кого мой муж, какой он коммунист. Я поняла: я понятия не имею, какой Митя коммунист. Ни разу не слышала от него призывов к революции. Помню, раз он отозвался нелестно о Центре — пожалуй, это все. Как там Митя? Он давно не пишет. Не пишет и Мария. Мы договаривались, что Митя навестит Марию, если появится в столице. От обоих никаких вестей. "Дмитрий по-прежнему у фашистов? — спросили на работе. — Как не боится? Начнется война — и он застрянет с ними". Самое неприятное, что я не знаю, как его найти, в каком месте он может остановиться, у меня нет контактов его коллег в Г. Случись с ним что, я не узнаю. Может, его выслали из страны? Может, его арестовали? Убили? Нет, не может быть. Постой, Мария и Альберт бы мне написали, если бы с Митей что-то случилось. А если они не знают? Нет, остановись, ничего с ним не случилось! Ничего! Поскорее бы вернуться домой. Кто знает, меня не было пять дней — могло ли прийти письмо от Мити? Вот именно! Коммунисты готовятся к войне. Спрашивают,