— Но если то, что вы делаете, есть добро, мадам, почемулюди за это преследуют вас?

— Люди преследуют то, что им вредит: они давят змею,которая их кусает, но из этого факта не следует аргументов против существованиярептилий. Законы эгоистичны — мы тоже должны быть такими; они служат обществу,но интересы общества не имеют ничего общего с нашими, и когда мы утоляем своистрасти, мы по отдельности делаем то, что они делают сообща, вся разница тольков результатах.

Иногда к беседам присоединялся д'Эстерваль, тогда онипринимали более торжественную форму. Аморальный по принципам и по темпераменту,безбожник по наклонностям и философским взглядам, д'Эстерваль обрушивался навсе предрассудки, не оставляя несчастной Жюстине никакой возможностизащищаться. Когда он начинал выговаривать ей за ее каждодневные прегрешения,речь его была примерно такой:

— Дитя мое, сущность мира — это движение, однакодвижения не может быть без разрушения, следовательно, разрушение естьнеобходимый закон природы: тот, кто больше всего разрушает и тем самым сообщаетприроде самый сильный толчок, тот лучше всего служит ее законам. Эта праматерьвсех людей дала им равное право на любые поступки. В естественном порядкекаждому позволено делать все, что ему понравится, и каждый волен свободновладеть, пользоваться и наслаждаться всем, что находит того достойным.Полезность — вот принцип правоты: достаточно человеку возжелать какую-то вещь,чтобы констатировать для себя ее необходимость, и коль скоро эта вещь емунеобходима или просто приятна, она будет справедлива. Единственное, что намгрозит за наш поступок, — это столь же законная возможность того, чтокто-то другой совершит точно такой же, против нас. «Справедливость илинесправедливость всякого суждения, — говорит Гоббс, — зависит толькоот суждения того, кто его совершает, и это обстоятельство отрицает осуждение иоправдывает его». Единственная причина всех наших ошибок вытекает из того, чтомы принимаем за законы природы нечто, связанное с обычаями или предрассудкамичеловечества. Ничто на свете не оскорбляет природу, человечество болеераздражительно — оно страдает почти ежеминутно, но что значат эти обиды!Нарушить людские законы — это все равно, что оскорбить призрака. Разве я далсвое согласие участвовать в этом человечестве? Зачем тогда я должен подчинятьсязаконам, которые отталкивают моя совесть и мой разум?

Тогда Жюстина возносила перед д'Эстервалем точность нашихвосприятий и, опираясь на столь шаткий фундамент, пыталась ошибочно вывести изнего естественность религиозной системы.

— Я допускаю, — парировал хозяин, — что нашиорганы восприятия, более тонкие, чем у животных, заставили нас поверить всуществование Бога и в бессмертие души. Поэтому мы и восклицаем: «Что еще лучшедоказывает истинность всех этих вещей, чем необходимость принять их!» Но именноздесь и заключается софизм. Совершенно справедливо, что своеобразнаяорганизация, полученная нами от природы, вынуждает нас создать эти химеры иутешаться ими, но этим не доказывается существование предмета религиозногокульта: человек был бы счастливейшим из смертных, если бы из его потребности вкакой-нибудь иллюзии еще недостаточно, чтобы какая-то вещь сделалась реальной,и хотя заманчиво иметь дело с таким милостивым создателем, каким егоизображают, это нисколько не доказывает существование этого творца. Длячеловека тысячу раз выгоднее зависеть от слепой природы, нежели от существа,превосходные качества которого, восхваляемые теологами, постоянно опровергаютсяфактами. Природа, если как следует изучить ее, дает нам все необходимое, чтобысделаться счастливым настолько, насколько это возможно. Именно в ней мы находимудовлетворение наших физических потребностей, ь ней одной заключены все законынашего счастья и нашего сохранения: вне природы можно найти лишь химеры,которые мы должны проклинать и презирать всю свою жизнь.

Но если Жюстина, чтобы противостоять этой философии, неимела мощи разума, отличавшего ее хозяев, она иногда находила в своем сердцетакие слова и мысли, которые ставили в тупик даже их. Так однажды случилось,когда д'Эстерваль в очередной раз смеялся над ее любовью к добронравию и внушалей всю нелепость так называемой добродетели.

— Да, сударь, я это знаю, — сказала она сгорячностью всей своей непорочной души, которая часто стоит больше, нежели силаразума, — да, я знаю прекрасно, что добронравие плодит лишь неблагодарных,но я скорее готова страдать от несправедливости людей, чем от угрызений своейсовести[47].

Такие разговоры велись в этом обществе, извращенные нравыкоторого все еще не могли, как мы видим, подавить в нашей героине благостныепринципы ее детства, когда в гостиницу приехали какие-то люди.

— Ну, эти не принесут нам большой прибыли, —заметил д'Эстерваль, — а вот хорошенькая доза сладострастия нам непомешает, я уже чувствую прилив крови в чреслах.

— Что это за люди? — спросила Доротея.

— Одно несчастное семейство: отец, мать и дочь. Первыйеще силен, и, надеюсь, тебе понравится. Мамаша… да вот, взгляни в окно: леттридцать, не больше, белая кожа, хорошенькая фигурка; что до дочери, то этокрасавица… лет тринадцати, посмотри, какое у нее очаровательное лицо. ОДоротея, какой это будет оргазм!

— Сударь, — сказал вошедший отец, с почтениемобращаясь к хозяину, — прежде чем остановиться у вас, я считаю своимдолгом предупредить вас о нашем бедственном положении, а оно таково, что мы несможем заплатить вам, какова бы мизерна ни была плата. Мы родились не для несчастья,моя жена получила небольшое наследство, я тоже имел кое-что, но ужасныеобстоятельства нас разорили, и теперь мы направляемся в Эльзас к родственнику,который обещал нам помочь, а по дороге рассчитываем на милосердие хозяевпостоялых дворов.

— Несчастье… О д'Эстерваль, — шепнула Жюстина наухо хозяину, — я уверена, что вы их пощадите.

— Жюстина, — сказал жестокосердный хозяин, —проводите гостей в комнату, а я займусь ужином.

И Жюстина, подавляя горькие вздохи, Жюстина, которая судя пополученному распоряжению' сразу поняла, что участь этих людей будет не легче,чем всех остальных, провела бедное семейство в предназначенное им роковоеместо.

— Несчастные, — заговорила она, как только ониустроились, — ничто не может спасти вас от злодейства людей, к которым выпопали, даже не пытайтесь выйти отсюда, потому что теперь это уже невозможно.Но только не засыпайте: разбейте, сломайте, если сможете, решетки на окне,спуститесь во двор и бегите с быстротой молнии.

— Как? Что вы говорите?.. О небо! таких несчастных, какмы… Что же мы сделали, чтобы пробудить ярость или алчность людей, о которых выговорите? Нет, это невозможно!

— Нет ничего более возможного, спешите: через четвертьчаса будет поздно.