Спасибо Питерсу, подумал он. Потом ему вспомнилось еще однолето на острове. Том в тот год проходил в школе ледниковый период и оченьбоялся, что он наступит опять.

«Папа, – говорил он. – Это единственное, что менятревожит».

«Здесь нам это не грозит», – сказал ему Томас Хадсон.

«Да, я знаю. Но что будет с теми, кто живет в Висконсине,Мичигане, Миннесоте? И даже в Иллинойсе и в Индиане».

«Едва ли стоит об этом беспокоиться, – сказал ТомасХадсон. – Если даже случится такое, процесс будет невероятно медленный».

«Да, я знаю, – сказал Том-младший. – Но этоединственное, что меня тревожит по-настоящему. Да еще, пожалуй, то, чтовымирает порода странствующих голубей».

Уж этот мне Том, подумал он и, отставив недопитый стакан,принялся разглядывать в бинокль бухту. Но нигде не заметно было ничего похожегона парус, и он снова опустил бинокль.

Все-таки лучше всего им жилось на острове и еще на западномранчо, думал он. И конечно, в Европе, но об этом думать нельзя, потому чтотогда я начну думать о ней и все станет еще хуже. Интересно, где она теперь.Спит с каким-нибудь генералом, наверно. Что ж, дай бог, чтобы ей попалсяхороший генерал.

Она была очень красива, когда я ее встретил в Гаване. Я бымог думать о ней всю ночь. Но не буду. Довольно и того, что я разрешил себедумать о Томе. А все потому, что выпил. Но я рад, что выпил. Иногда наступаетвремя нарушить все свои правила. Ну, может быть, не все. Я еще немножко подумаюо нем, а потом займусь разработкой плана на сегодня – что мы будем делать послетого, как вернутся Вилли и Ара. Они здорово спелись, эти двое. Вилли научилсяиспанскому на Филиппинах, и говорит он чудовищно, но они отлично друг другапонимают. Отчасти благодаря тому, что Ара – баск и его испанский язык тожеплохой. Черт, не хотел бы я оказаться на этой посудине после того, как Вилли иАра оснастят ее по-своему.

Ладно, допивай что осталось и думай о чем-нибудь приятном.Тома больше нет, и это дает тебе право думать о нем. Все равно, превозмочь этов себе невозможно. Но справляться с этим ты уже научился. Так вспоминайчто-нибудь хорошее и приятное. У тебя немало такого было в жизни.

Когда же тебе жилось лучше всего? – спросил он себя. Давсе время, в сущности, пока жизнь была проста и деньги еще не водились вненужном избытке, и ты был способен охотно работать и охотно есть. Отвелосипеда радости было больше, чем от автомобиля. С него лучше можно было всеразглядеть, и он помогал держать себя в форме, и после прогулки по Булонскомулесу хорошо было свободным ходом катить по Елисейским полям до самогоРон-Пуана, а там, оглянувшись, увидеть два непрерывных потока машин и экипажейи серую громаду арки в наступающих сумерках. Сейчас на Елисейских полях цветут каштаны.Деревья кажутся черными в сумерках, и на них торчат белые восковые цветы. Кактогда, когда ты спешивался, бывало, у Рон-Пуана и вел свой велосипед к площадиСогласия по усыпанной гравием пешеходной дорожке, чтоб спокойно полюбоватьсякаштанами и почувствовать их сень над собой, и, ведя велосипед по дорожке,ощущал каждый камешек сквозь тонкую подошву спортивных туфель. Эти туфли онприобрел по случаю у знакомого официанта из кафе «Селект», бывшего олимпийскогочемпиона, а деньги на покупку заработал, написав портрет хозяина кафе – так,как тому хотелось.

«Немножко в манере Мане, мосье Хадсон, если вы сможете».

Портрет вышел не настолько в манере Мане, чтобы Мане под нимподписался, но в нем было больше от Мане, чем от Хадсона, а больше всего было внем от хозяина кафе. Денег, которые Томас Хадсон за него получил, хватило напокупку спортивных туфель, а кроме того, хозяин долгое время не брал с него завыпитое. Потом однажды, когда Томас Хадсон для приличия предложил уплатить,отказа не последовало, и он понял, что расчет с ним окончен.

В «Клозери де Лила» у них тоже был знакомый официант,который их любил и всегда наливал им двойную порцию спрошенного, так что,добавляя воды, они могли обойтись одной порцией в вечер. Поэтому они из«Селекта» перешли туда. Уложив Тома спать, они шли в это старое кафе и весьвечер сидели там вдвоем, счастливые тем, что они вместе. А потом гуляли потемным улочкам холма св. Женевьевы, где тогда еще не были снесены старые дома,каждый раз выбирая другой путь домой. Ложась спать, они слышали ровное дыханиеспящего Тома и мурлыканье большого кота, который спал вместе с ним.

Томас Хадсон вспоминал возмущение знакомых: как это можно,чтоб кот спал в постели ребенка, и как можно оставлять ребенка по вечерамодного. Но Том всегда спал хорошо, а если бы и проснулся, он был не один, а скотом, своим лучшим другом. Кот никогда бы не подпустил к постельке чужого, иони с Томом нежно любили друг друга.

А теперь Том… к черту, к черту, сказал он себе. То, чтослучилось, случается со всеми. Пора бы уже тебе уразуметь это. Но этоединственное, что по-настоящему непоправимо.

Почему ты так уверен в этом? – спросил он себя. Человекуезжает, и это может оказаться непоправимым. Хлопает дверью, и это тоже бываетнепоправимо. Любое предательство непоправимо. Подлость непоправима. Вероломствонепоправимо. Нет, это все пустой разговор. По-настоящему непоправима толькосмерть. Как долго не возвращаются Вилли и Ара. Они там, наверно, оборудуютнастоящую комнату ужасов. Я никогда не любил убивать, ни при какихобстоятельствах. А Вилли это словно бы по душе. Странный человек Вилли, хотя, всущности, очень хороший. Просто, если уж он взялся за что-то, так неуспокоится, пока не сделает все в лучшем виде.

Вдалеке показалась шлюпка. Он услышал стрекот мотора иследил за тем, как она подходила, вырастая и все четче рисуясь на воде, поканаконец не пришвартовалась к борту.

Вилли поднялся на мостик. Вид у него был совсем страшный,поврежденный глаз весь затянуло белой пленкой. Он вытянулся во фронт, лихооткозырял и сказал:

– Разрешите обратиться, сэр.

– Ты что, пьян?

– Нет, Томми. Просто доволен.

– Я же вижу, что ты выпил.

– Выпил, не спорю. Мы с собой взяли немного рому, чтобывеселей было обрабатывать эту падаль. А когда мы прикончили бутылку, Арапомочился в нее, а потом начинил ее взрывчаткой. Так что теперь она взрывчатавдвойне.

– Вы как следует заминировали все?

– Даже мальчик-с-пальчик не сможет ступить там шагу,чтобы сию же минуту не взлететь на воздух. Даже таракан не проползет. Ара всебоялся, как бы мухи, которые ползают по трупу, не устроили взрыва раньшевремени. Работа выполнена на совесть, аккуратно и красиво.

– Что делает Ара?

– Разбирает и чистит что под руку попадется, в приливеэнтузиазма.

– Много вы с ним выпили рому?