Но Бокий положил трубку.

На ватных ногах профессор вышел из кабинета, спустился вниз,сел в автомобиль прямо в халате и, пока ехал, все время думал: «Вдруг Бокийпозвонит домой, а там только няня и Мишенька? Они ничего не поймут,перепугаются».

В квартире было тихо. Никто не встретил МихаилаВладимировича, только Марго прискакала, вскарабкалась к нему на плечо. Он сразупрошел в детскую. Миша лежал в кроватке, рядом сидела няня.

— Наплакался, спит, — сообщила она шепотом. — Таня обещалаему кукольный театр, а вот до сих пор нет ее.

— Где мама? — сквозь сон пробормотал Миша.

Михаил Владимирович наклонился, поцеловал его, обнаружил,что ребенок пылает. И без термометра было ясно: не меньше тридцати восьми.

— Дед, где мама? — всхлипнув, повторил Миша.

— Задержалась в университете. Ну-ка, открой рот, я горлышкопосмотрю.

— Ничего не болит, хочу в кукольный театр, где мама?

Миша хныкал, не давал смотреть горло, отталкивал трубкуфонендоскопа, крутился так, что невозможно было прощупать железки, и чуть неразбил термометр. Няня пыталась помочь, удержать его, заговорить. Марго уселаськ нему на подушку, гладила по голове, бормотала что-то на своем обезьяньемязыке. Но он ничего не хотел слышать, доводил до исступления себя, деда, няню,повторяя:

— Где мама?

Уговоры заняли минут сорок. Наконец удалось посмотретьгорло, оно было распухшим и красным, с характерным сероватым налетом.

«Дифтерия», — прошуршал в голове профессора какой-то чужойехидный шепоток.

Михаил Владимирович бросился к телефону, позвонил вбольницу, попросил, чтобы кто-нибудь срочно привез ему противодифтерийнуюсыворотку. И тут же набрал номер Бокия, но того не было на месте.

Оставалось ждать, снимать шпателем и отсасывать черезтрубочку дифтеритные пленки, делать уксусные компрессы, чтобы немного сбитьжар, врать, что маму задержали в университете, а потом попросили подежурить вгоспитале, и слышать это бесконечное, мучительное:

— Где мама?

А Бокий все не звонил, и не звонили из больницы. Достатьсвежую сыворотку было трудно. К десяти вечера Миша уснул, но метался,всхлипывал, кашлял. Пришел Андрюша и тут же убежал, заявив, что сывороткураздобудет сам, у одного приятеля есть знакомый барыга, и задорого можно купитьлюбые лекарства.

Михаил Владимирович дал ему денег, и на вопрос, где Таня,ответил то же, что отвечал Мише: задержали, попросили отдежурить.

— Она прошлую ночь дежурила, как она выдержит? — спросилАндрюша.

— Ну, ты же ее знаешь, — Михаилу Владимировичу удалосьизобразить улыбку, впрочем, довольно фальшивую.

В одиннадцать он решился позвонить Бокию домой. Трубку взялаЛена.

— Папа вернется сегодня очень поздно. Что-нибудь передать?

— Нет, спасибо.

В полночь явился Валя Редькин, принес сыворотку, рассказал,что с ним связалась Лена Седых.

— Представляете, даже в Солдатенковской сывороткапросроченная. Достал свежую каким-то чудом, через знакомого провизора. Сказал,что для вашего внука, так он даже денег не взял, вот еще передал шпатели,трубки и кучу каких-то снадобий.

Комок в солнечном сплетении слегка подтаял. При дифтерииглавное ввести сыворотку вовремя. Миша немного похныкал от укола, но потомсразу уснул. Няня давно уж дремала в кресле у его кроватки. Михаил Владимировичподнял ее, отвел к ней в комнату, уложил, заверил, что теперь все будет хорошо.И услышал, как она пробормотала сквозь сон: «Где Таня?»

Валя ждал профессора в кухне. На примусе кипел чайник.

— Ордер действительно подписал Уншлихт, и это очень скверно.Ленин отдал устное распоряжение, ему пообещали разобраться, но предупредили,что обвинения весьма тяжкие. Глеб не звонит потому, что ему нечего сказать.

— Они нашли Таню?

— Да. Она на Лубянке, в специзоляторе. Фамилия ееследователя Мухин.

Профессор едва присел на табуретку и тут же вскочил:

— Я поеду к ней.

— Бесполезно. Вас не пустят. В специзоляторе сидят злейшиевраги советской власти, ни свиданий, ни передач. Успокойтесь, послушайте.Формальных поводов арестовать Таню более чем достаточно. «Ледовый поход»сегодня считается самой опасной и сильной белогвардейской организацией. МужТани — один из лидеров.

— У нее нет никаких контактов с мужем, — простоналпрофессор, — они даже не переписываются.

— Она встречалась с Элизабет Рюген. Недавно она была вгостях на дне рождения своей сокурсницы Лидии Плотниковой. Отец этой девушкисостоял в партии правых эсеров. Вся семья арестована.

— Ну и что? При чем здесь Таня?

— Совершенно ни при чем, — Валя встал, налил чаю, придвинулстакан профессору, — и дело вовсе не в Тане. Вас хотят убрать подальше отбольного Ленина.

— Зачем?

— Причин много. Вы беспартийный, идеологически чуждыйэлемент, пробрались на самый верх. Вы его лечите, а им нужно совсем другое.

— Что же?

— Изолировать его, тихо свести на нет, а потом из него,мертвого, сделать идола. Вы мешаете им. Но тронуть вас они не смеют. Если выпомчитесь на Лубянку, будете рваться, требовать свидания, они обязательноустроят какую-нибудь мерзкую провокацию.

— Что же делать?

— Ждать. Ленин пока ограничился устным распоряжением, потомучто в данный момент неплохо себя чувствует и ему не до вас. Но скоро вы емупонадобитесь. Вы скажете, что не возьметесь его лечить, пока ваша дочь втюрьме. Ваши нервы расстроены, вы думаете только о дочери и в таком состояниине можете выполнять свои врачебные обязанности.

В прихожей стукнула дверь. Вернулся Андрюша, всклокоченный,сердитый, и прямо с порога сообщил:

— Этот мерзавец пытался подсунуть мне все, что угодно, кромесыворотки, уверял, будто дифтерия лечится йодом и ртутью, а сыворотка вовсе ненужна. На самом деле у него ее просто нет. Потом я был в трех аптеках. Нигденет.

— Вымой руки и поешь. Все в порядке. Валя принес сыворотку,— сказал Михаил Владимирович, стараясь изо всех сил, чтобы не дрожал голос.

Спать он лег в детской, но не сомкнул глаз. У Мишитемпература поднялась до тридцати девяти, он метался, скидывал холодныекомпрессы, успокаивался только на руках. Михаил Владимирович пытался уложитьего, но в кроватке он плакал, повторял осипшим слабым голоском: