Озноб прошел, кожа горела, сердце забилось быстрее, руки иноги уже не дрожали. В голове почему-то прозвучала фраза: «Они могут толькопугать и лгать».

Он больше не мучился вопросом, каким образом произошелдиалог между ним и дворником Дассамом, если старик ни слова не знал по русски.Он принял это как данность. Мало ли в жизни случается событий, которые труднообъяснить?

Снежная баня окончательно привела его в чувство. Он достализ багажника свою сумку, быстро переоделся в джинсы, фланелевую рубашку,свитер.

Когда поставили запаску, Фазиль сказал:

— Ну, вот, отлично. Через полчасика будешь у Рустамки вотеле, отоспишься, утром позвонишь Соне, все выяснишь.

— Нет, Фазиль. Мы сейчас поедем назад.

— Куда?

— Туда. Во дворец.

Москва, 1922

Михаил Владимирович не сразу понял, о чем толкует красиваясветловолосая барышня, слишком она была возбуждена, слишком громко звучал ееголос в кафельных стенах приемного отделения.

— Я товарищ Бренер, учусь вместе с вашей Таней. Этобезобразие, контрреволюция, они за это ответят!

Профессор сначала решил, что она нездорова. Щеки барышнипылали, зеленые глаза лихорадочно блестели.

— Хватать, тащить и так подло, украдкой! Но ничего, я найдуна них управу!

— Сударыня, вы присядьте, успокойтесь, — сказал профессор иприложил ладонь к ее лбу, — жара нет у вас?

— Я никакая не сударыня и я совершенно здорова! Меня дажетиф не берет, даже вошь боится меня! — Она все-таки дала себя усадить и шубкускинула.

Теперь можно было спокойно поговорить с ней.

— Стало быть, вы учитесь с моей Таней. Как вас зовут?

— Я уже сказала, меня зовут товарищ Бренер.

— Да, я понял, очень приятно. А имя можно узнать?

Барышня уставилась на него, открыла рот, потом зачем-топожала ему руку и произнесла:

— Большая честь говорить с вами, товарищ Свешников. Вылечите самого Владимира Ильича. Это огромная честь для меня. Я тоже хочу статьврачом. — Она сдвинула темные тонкие брови и, помолчав, добавила: — Клянусь,они ответят за это!

Михаил Владимирович вдруг вспомнил, как Таня рассказывала отоварище Бренер, героине Гражданской войны, и даже мелькнуло в голове имя:Мария. Маня. Профессор облегченно вздохнул про себя, потому что беседовать сбарышней, обращаясь к ней «товарищ Бренер», ему было сложно.

— Машенька, вас кто-то обидел?

— Ха! Пусть кто попробует! Вот что, надо сразутелефонировать Феликсу Эдмундовичу! Где тут у вас аппарат?

— Зачем, позвольте узнать?

— Чтобы прекратить безобразие!

— Маша, будьте любезны, объясните, что произошло? — попросилпрофессор, почти не надеясь получить внятный ответ, однако получил.

— Вашу Таню арестовали.

Он, конечно, испугался, но не слишком. Записал на бланке длярецептов: «ордер — Уншлихт, мандат — Иванов». Поблагодарил Маню, спокойноподнялся к себе в кабинет и позвонил Ленину.

Трубку взяла Фотиева, долго не хотела звать вождя каппарату, пыталась выяснить, в чем дело. Наконец трубку взял Ленин. Выслушал,крикнул примерно так же, как кричала товарищ Бренер: «Безобразие!» — и пообещалразобраться.

Михаил Владимирович позвонил Бокию.

— Вы уверены, что барышня не ошиблась и ордер действительноподписан Уншлихтом? — спросил Глеб Иванович.

У профессора в солнечном сплетении образовался твердыйледяной комок. Он вспомнил, что Дзержинский ездит по Сибири, инспектируетжелезные дороги, добывает зерно для весеннего сева и на Лубянке сейчас главныйэтот самый Уншлихт. С ним у Бокия отношения скверные, он человек Сталина.

«Они нарочно это устроили, пока нет Дзержинского! — подумалпрофессор и тут же спросил себя: — Кто — они? Я что, подозреваю какой-тоособенный заговор? Ерунда! Заговоров и интриг у них много, это их стихия, нопри чем здесь моя Таня? Зачем она им?»

Бокий велел сидеть и ждать у аппарата, обещал перезвонить,как только станет что-либо известно.

Заглянула Лена Седых. Оказалось, что профессора ждут навечерний обход. Он никак не мог уйти из кабинета, впрочем, хватило двух слов, чтобыЛена все поняла.

Комок в солнечном сплетении твердел, мешал дышать. Надо былосрочно чем-то занять себя. Михаил Владимирович принялся наводить порядок вящиках стола, но скоро обнаружил, что бессмысленно перебирает бумажки, и больноприщемил палец, задвигая ящик. Мысль о заговоре все никак не оставляла его,упрямо пульсировала в мозгу. Будь Дзержинский сейчас в Москве, хватило быодного звонка. Конечно, Железный Феликс недавно грозил, намекал, но он бы непосмел арестовать дочь профессора Свешникова. Тем более прекрасно знает,арестовывать ее не за что.

Михаил Владимирович чувствовал пустоту и тщетность своихрассуждений. Не стоит сразу паниковать. Скорее всего, арест Танибюрократическая ошибка, недоразумение.

Он попытался читать, раскрыл наугад первую попавшуюся книгу.Не сумел понять ни строчки, как будто текст был написан на каком-то незнакомомязыке.

Просидев еще несколько минут неподвижно, профессоробнаружил, что молится про себя. Только на это он был сейчас способен.

Телефонный звонок заставил его вскочить. Он так резкосхватил трубку, что едва не сшиб аппарат.

— У нас на Лубянке среди заключенных ее пока не нашли, —прозвучал в трубке мрачный голос Бокия. — Уншлихт на совещании, как толькоосвободится, я свяжусь с ним.

— А Иванов? Иванова нашли?

— Успокойтесь. Отправляйтесь домой. Уже поступилораспоряжение от Владимира Ильича. Всех, кого нужно, подняли на ноги. Я послалтелеграмму Феликсу в Томск.

— Глеб Иванович, давайте я сам приеду к вам, на Лубянку, яне могу просто сидеть и ждать!

— Ни в коем случае! — резко выкрикнул Бокий и добавил, ужемягче: — Зачем вам приезжать? Вероятно, ее там нет. Впрочем, я проверю еще раз.

— Где же она?

— Михаил Владимирович, я бросил все свои дела и занимаюсьпоисками. А вы, вместо того чтобы помогать мне, мешаете, отнимаете время. Квечеру все разъяснится. Отправляйтесь домой. Я позвоню.

— Так уже вечер. Подождите, Глеб Иванович, еще одну минуту.Когда вернется Федор?