— Я не стану просить вас ни понять меня, ни простить.Мне, в общем-то, безразлично, будет ли это доступно вашему пониманию, так как ясам никогда не пойму и не прощу себе этого идиотского поступка. Меня бесит моееще не изжитое до конца донкихотство. Но наш прекрасный Юг нуждается сейчас вкаждом мужчине. Ведь кажется, именно так заявил наш отважный губернатор Браун?Впрочем, это не важно. Я ухожу на войну. — Внезапно он расхохотался —звонко, от души, разбудив эхо в глубине темного леса. — «Тебя любить немог бы я столь сильно, когда б превыше не любил я Честь». [6]Очень подходящие к случаю слова, не так ли? И уж конечно, лучше всего, что ямог бы придумать сам в такую, как сейчас, минуту. Ведь я люблю вас, Скарлетт,невзирая на то, что сказал вам когда-то ночью, месяц назад, у вас на веранде.

В медлительной речи его звучала ласка, и его теплые, сильныеруки сжали ее голые локти.

— Я люблю вас, Скарлетт, потому что мы с вами такиеродственные души. Мы оба отступники, моя дорогая, и низкие себялюбцы. Плеватьмы хотели на все на свете — лишь бы нам самим было хорошо, а там пропади всепропадом.

Его голос продолжал долетать до нее из мрака, она слышаласлова, но они звучали бессмысленно. Ее усталый мозг старался воспринятьжестокую истину — Ретт покидает ее здесь, оставляет на произвол янки. В мозгустучало: «Он покидает меня: Он покидает меня». Но мысль эта не пробуждала в нейникаких эмоций.

А потом она почувствовала его руки вокруг своей талии,вокруг своих плеч, ощутила твердые мускулы его бедер, и пуговицы его сюртукавпились ей в грудь. Жаркая тревожная волна поднялась со дна ее души, сметаявсе, заставляя забыть, где она и что с ней происходит. Она почувствовала, чтослабеет, что беспомощна, как тряпичная кукла, в его руках, а эти руки были такуспокоительно надежны.

— Вы не хотите изменить своего решения? Помните, о чемя говорил вам месяц назад? Опасность, близость смерти — что еще может придатьтакую остроту ощущениям? Будьте же настоящей патриоткой, Скарлетт. Сумейте датьсладостные воспоминания вашему воину, посылая его на смерть.

Он целовал ее. Она чувствовала шершавость его усов на своихгубах, его поцелуй был долгим, неспешным, его горячие губы медлили, прильнув кее губам, словно впереди у него была еще целая ночь, Чарльз никогда не целовалее так. И никогда от поцелуев Тарлтонов или братьев Калвертов не творилось сней такого: ее обдавало то жаром, то холодом, колени у нее слабели и ногиподкашивались. Он слегка отклонил ее назад, и его губы скользнули по ее шеениже, туда, где вырез лифа был застегнут тяжелой камеей.

— Радость моя, — шептал он. — О, моя радость!Как в тумане, возникли перед ней на мгновение неясные очертания повозки, и онауслышала тоненький дрожащий голосок Уэйда:

— Мама! Мне страшно!

Резкий, холодный луч здравого смысла внезапно вспыхнул в ееусталом, затуманенном мозгу, и в памяти сразу воскресло то, что на какой-то мигизгладилось из сознания: ей тоже страшно, безумно страшно, а Ретт покидает ее, негодяй,подлец! И к тому же у него еще хватает наглости, стоя здесь, посреди дороги,оскорблять ее, делать ей гнусные предложения! Гнев, ненависть придали ей силы,и, резко оттолкнув его, она вырвалась из кольца объятий.

— Ох, ну и подлец же вы! — воскликнула она, вбессильном бешенстве тщетно стараясь припомнить все самые страшныеругательства, какими Джералд осыпал мистера Линкольна, или Макинтошей, илисвоих упрямых мулов, но никакие бранные слова не шли ей на ум. — Вы жалкийтрус, мерзкое ничтожество! — И, не находя больше достаточно уничтожающихслов, она из последних сил ударила его с размаху по лицу, и удар пришелся погубам. Он отступил на шаг назад и поднес к губам руку.

— Вот как, — проговорил он, и с минуту они молчастояли в темноте, глядя друг на друга. Скарлетт слышала его тяжелое дыхание исвое — такое учащенное, словно она бежала бегом.

— Правду говорили про вас! Все говорили правду! Вы — неджентльмен!

— Слабо, моя дорогая, — произнес он, — оченьслабо. Она понимала, что он снова смеется над ней, и эта мысль еще подхлестнулаее.

— Ступайте прочь! Прочь от меня! Уходите, слышите? Я нежелаю вас больше видеть. Никогда. Я буду счастлива, если вас разорвет снарядом!На тысячи кусков! Я…

— Не утруждайте себя подробностями. Основная мысль вашамне ясна. Когда я сложу голову на алтарь отечества, вам, боюсь, придетсяиспытать легкий укол совести.

Он снова рассмеялся, повернулся и зашагал обратно к повозке.Там он остановился, и она слышала, как изменился его голос, когда он, каквсегда почтительно и учтиво, обратился к Мелани:

— Миссис Уилкс!

Послышался испуганный лепет Присси:

— Господи боже, капитан Батлер! Мисс Мелли вот ужсколько лежит вся помертвелая!

— Она жива? Дышит?

— Да, сэр. Дышать-то дышит.

— Так даже лучше для нее. Приди она в сознание, ейтруднее было бы переносить боль. А ты получше позаботься о ней, Присси. Вот,возьми себе эту маленькую монетку. И если можешь, старайся не быть большейдурой, чем ты есть на самом деле.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

— Прощайте, Скарлетт.

Она знала, что он обернулся и смотрит на нее, но непроронила ни слова. Ненависть сковала ей язык. Послышался хруст камешков подего ногами, и на мгновение в полутьме проглянули очертания его широких плеч. Ивот он скрылся из глаз. Какое-то время до нее еще долетал звук его шагов. Затеми шаги замерли вдали. Она медленно побрела назад к повозке. Колени у нееподгибались.

Почему он ушел, скрылся во мраке, ушел на войну, которая ужепроиграна, ушел туда, где царят безумие и хаос? Почему он ушел, он, Ретт, таклюбивший наслаждения, женщин, вино, добрую еду и мягкую постель, тонкое белье ищегольскую обувь? Он, презиравший Юг и всех идиотов, которые за него сражались?И вот теперь он сам избрал этот путь, чтобы шагать в своих надраенных сапогахпо дорогам голода, ран, изнурительных переходов и опасностей, подстерегающихсолдата на каждом шагу, как лязгающие зубами волки. А в конце этого пути стояласмерть. Он не должен был никуда уходить. Он богат, мог жить в довольстве, ничтоему не угрожало. Но он ушел и оставил ее одну в этой черной, слепой ночи, спритаившимися где-то янки, одну, вдали от дома.

Теперь ей сразу пришли на память все те бранные слова,которые она хотела бросить ему в лицо, но было уже поздно. Она прислониласьголовой к шее лошади и заплакала.

Яркий свет солнечных лучей, пробившихся сквозь листву,разбудил Скарлетт. От неудобного положения, в котором ее сморил сон, тело у неезанемело, и она не сразу припомнила, что с ней произошло. Солнце слепило глаза,спину ломило от лежания на твердых досках, ноги придавливала какая-то тяжесть.Она попыталась сесть и поняла, что эта тяжесть — голова Уэйда, покоящаяся у неена коленях. Босые ноги Мелани почти касались ее лица, Присси, похожая на чернуюкошку, свернулась клубочком на дне повозки, уместив младенца между собой иУэйдом.