Он не бросил телефонной трубки. Но толку от этого было мало.Он успел поговорить с обеими бригадами. Гольц осматривал диспозицию и сейчасбыл на пути к наблюдательному посту. Он вызвал наблюдательный пост, но Гольцатам не было.

— Дайте посадочную, — сказал Дюваль, внезапно решив взятьвсю ответственность на себя. Он приостановит наступление на своюответственность. Надо приостановить. Нельзя посылать людей во внезапноенаступление на противника, если противник ждет этого наступления. Нельзя. Этоубийство, и больше ничего. Так нельзя. Немыслимо. Что бы ни случилось. Пустьрасстреляют. Он немедленно вызовет аэродром и отменит бомбежку. Но если этовсего-навсего отвлекающее наступление? Что, если мы должны только оттянутьснаряжение и войска? Что, если только для этого все и начато? Ведь когда идешьв наступление, тебе никогда не скажут, что оно только отвлекающее.

— Отставить посадочную, — сказал он связисту. — Дайтенаблюдательный пост Шестьдесят девятой бригады.

Он все еще дозванивался туда, когда послышался гул первыхсамолетов. В ту же минуту его соединили с наблюдательным постом.

— Да, — спокойно сказал Гольц.

Он сидел, прислонившись спиной к мешку с песком, упершисьногами в большой валун, с его нижней губы свисала папироса, и, разговаривая, онсмотрел вверх, через плечо. Он видел-расширяющиеся клинья троек, которые,рокоча и поблескивая серебром в небе, выходили из-за дальней горы вместе спервыми солнечными лучами. Он следил, как они приближаются, красиво поблескиваяна солнце. Он видел двойной ореол там, где лучи солнца падали на пропеллеры.

— Да, — сказал он в трубку по-французски, потому что это былДюваль. — Nous sommes foutus. Oui, Comme toujours. Oui. C`est dommage.Oui[125]. Как досадно, что уже поздно.

В его глазах, следивших за самолетами, светилась гордость.Теперь он уже различал красные опознавательные знаки на крыльях и следил забыстрым, величественным, рокочущим полетом машин. Вот как оно могло быть. Этонаши самолеты. Они прибыли сюда, запакованные, на пароходах, с Черного моря,через Мраморное море, через Дарданеллы, через Средиземное море, и их бережновыгрузили в Аликанте, собрали со знанием дела, испытали и нашли безупречными, итеперь они летели плотным и четким строем, совсем серебряные в утренних лучах,они летели бомбить вон те гребни гор, чтобы обломки с грохотом взлетели навоздух и мы могли бы пройти.

Гольц знал, что, как только самолеты пройдут у него надголовой, вниз полетят бомбы, похожие в воздухе на дельфинов. И тогда вершиныгор с ревом взметнутся вверх, окутанные облаками пыли, а потом эти облакасольются в одно, и все исчезнет из глаз. Тогда по обоим склонам со скрежетомпоползут танки, а за ними двинутся обе его бригады. И если бы наступление быловнезапным, они бы шли и шли вперед, потом вниз по склонам, потом через перевална ту сторону, время от времени останавливаясь, расчищая путь, потому чтоработы много, такой работы, которую надо выполнять толково, а танки помогали быим, танки заворачивали бы, и возвращались, и прикрывали их своим огнем, адругие стали бы подвозить атакующих, потом, скользя, продвигаться дальше посклонам, через перевал и вниз на ту сторону. Так должно было быть, если бы небыло измены и если бы все сделали то, что им полагалось сделать.

Есть две горные гряды, и есть танки, и есть две его славныебригады, которые готовы в любую минуту выступить из леса, и вот только чтопоказались самолеты. Все, что должен был сделать он, сделано так, как надо.

Но, следя за самолетами, которые были теперь почти над самойего головой, он почувствовал, как у него засосало под ложечкой, потому что,услышав по телефону донесение Джордана, он понял, что на вершинах гор никого небудет. Они сойдут вниз и укроются от осколков в узких траншеях или спрячутся влесу, а как только бомбардировщики пролетят, они снова поднимутся наверх спулеметами, с автоматами и с теми противотанковыми пушками, которые Джорданвидел на дороге, и у нас станет одним позорищем больше. Но в оглушительном ревесамолетов было то, что должно было быть, и, следя за ними, глядя вверх, Гольцсказал в телефонную трубку:

— Нет. Rien a faire. Rien. Faut pas penser. Fautaccepter[126].

Гольц смотрел на самолеты суровыми, гордыми глазами, которыезнали, как могло бы быть и как будет, и сказал, гордясь тем, как могло бы быть,веря в то, как могло бы быть, даже если так никогда не будет:

— Bon. Nous ferons notre petit possible[127], — и повесилтрубку.

Но Дюваль не расслышал его. Сидя за столом с телефоннойтрубкой в руках, он слышал только рев самолетов, и он думал: может быть,сейчас, вот, может быть, на этот раз, прислушайся к ним, может быть,бомбардировщики разбомбят их вдребезги, может быть, пробьемся туда, может быть,он получит резервы, которые просил, может быть, вот оно, вот на этот разначинается. Ну же, ну! В воздухе стоял такой рев, что он не слышал собственныхмыслей.

Роберт Джордан лежал за сосной на склоне горы, над дорогой,ведущей к мосту, и смотрел, как светает. Он всегда любил этот час, и теперь емуприятно было следить за рассветом, чувствовать, будто и внутри у него всенаполняется серой мглой, точно и он участвовал в том медленном редении тьмы,которое предшествует солнечному восходу, когда предметы становятся черными, апространство между ними — светлым, и огни, ночью ярко сиявшие, желтеют инаконец меркнут при свете дня. Очертания сосен ниже по склону выступили уже совсемчетко и ясно, стволы сделались плотными и коричневыми, дорога поблескивала встлавшейся над ней полосе тумана. Все на нем стало влажным от росы, земля влесу была мягкая, и он чувствовал, как подаются под его локтями вороха бурыхопавших сосновых игл. Сквозь легкий туман, который полз с реки, он видел снизустальные фермы моста, легко и прямо перекинувшегося через провал, и деревянныебудки часовых на обоих концах. Но переплеты ферм еще казались тонкими ихрупкими в тумане, висевшем над рекой.

Он видел часового в будке, его спину, прикрытую плащом, ишею под стальным шлемом, когда он наклонялся погреть руки над жаровней,сделанной из продырявленного керосинового бидона. Он слышал шум воды, бегущейпо камням глубоко внизу, и видел тонкий, реденький дымок над будкой часового.