В штормовые ночи, в бараке Третьего Сангородка Толя фонШтейнбок слушал уютные размышления взрослых. Раз в сто тысяч лет на вершинупирамиды Хеопса прилетает канарейка и делает носиком чик-чик. Пока она источитвсю пирамиду до основания, даже и это не будет еще мигом вечности. И в то жевремя я чиркнул спичкой – миг прошел, повернул голову – миг прошел. Смешновыходить против Кроноса с поднятым мечом. Один лишь воин есть, готовый кпобеде, – вневременой и безоружный Иисус Христос.

Из-за угла дома в асфальтовое озерцо бесшумно выехала черная«Волга» и встала возле сетки теннисного корта в трех шагах от Пантелея.Открылись сразу обе передние двери, из машины вышли двое – Серебряников и егошофер.

Вадим Николаевич, совсем уже трезвый, хотя и чуть-чутьприпахивающий чем-то нехорошим, подошел к балюстраде и посмотрел на пустынныйдвор, окруженный могучими стенами, темными окнами, тусклыми подъездами. Одналишь яркая строчка горела над двором – окна Фокусовых.

– Иди, Талонов, – глуховато сказалСеребряников. – Сиденья опусти и гуляй. Сейчас она выбежит.

– Нет конца моему удивлению перед женским полом, –сказал Талонов, возясь в машине.

– Иди-иди, философ, – усмехнулся Серебряников,закурил и облокотился о балюстраду.

Тут хлопнула внизу дверь подъезда, и звук гулко и мгновеннопролетел по каменному колодцу. Из седьмого подъезда выбежала Алиса. Застучалипо асфальту туфли-платформы.

Пантелей видел – она бежала прямо к теннисному корту, кчерной «Волге», с разложенными сиденьями, к Серебряникову.

Вот она приближается – волосы разлетелись, рот полуоткрыт,глаза блестят. Вадим Николаевич бросает сигарету и аккуратно давит ее каблуком.

– Сумасшедший, – со сдавленным смешком говоритАлиса, – где ты поставил машину? Прямо на виду!

– Ничего, ничего, – бормочет Серебряников, беретее за плечи, лазает руками по ее телу, поддергивает и без того короткоеплатьице. – Луна сейчас зайдет за башню, будет темно…

Тогда из мрака тихо вышел Пантелей. Серебряников и Алиса,тесно прижавшиеся друг к другу, повернули к нему свои лица, искаженные и белыепод луной. Секунду спустя сбылось предсказание Вадима Николаевича – луназакатилась за зубчатую башню каменного истукана. Лица любовников исчезли, илишь поблескивали глаза Алиски и узенький серпик ее зубов. Еще секунду спустя кПантелею приблизилось темное угрожающее пятно – лицо друга.

– Ты чего здесь?

– А ты чего здесь? – Пантелей сделал еще шагвперед. – Она моя женщина! Отдавай ее мне!

– Пант, ты рехнулся?! – Голос темного лица звучалпримирительно. – Мы с ней уже три года встречаемся. Только это великийсекрет.

– Хоть тридцать лет, – сказал Пантелей. – Мнеплевать на тебя. Мы с тобой не ездили вместе по горячим точкам планеты. Ты мнене друг.

Его на миг охватило ощущение, что это не он так смело, такнепримиримо борется за свою любовь, что это какой-то другой человек.

– Пант, не мешай лучше нам. – В голосе темногопятна теперь перекатывались металлические шарики. – Иди себе к своимблядям. Алиса не для тебя. Приходи завтра подписывать договор на Цаплю. Мы стобой поставим Цаплю, Пант… или я Талонова сейчас позову, а у него заводнаяручка.

– Ты мне ручкой не грози. – Пантелей сделал ещеодин шаг. – Лучше отдавай мне мою женщину.

– Ты его женщина? – Серебряников тряхнул молчавшуюдо сих пор Алису. – Молчишь? И с ним тоже спишь? И с Пантелеем? Сука!

Лунное затмение длилось недолго. Светило плыло сегодняградусом выше, чем предполагал лауреат. Вновь осветилось асфальтовое озеро ифигуры трех участников драмы. Возникло, правда, некое весьма существенноеновшество – тень проволочной сетки лежала на лицах. Алиса вдруг вырвалась.

– Хватит, в самом деле, – глухим неприятнымголосом заговорила она. – Хватит нам с тобой, Вадим, заниматься гадостями.Я лучше с ним умотаюсь, с Пантелеем. Это мой мужик. Давно это чувствую.

– Талонов, сюда! – закричал Вадим Николаевич. Оннелепейшим образом ударил Пантелея, промазал и, не удержавшись на ногах,повалился животом на балюстраду.

Алиса с Пантелеем уже бежали вниз. Стремительные миги жизнисвистели вокруг, подгоняли в спину и били в грудь, крутились вихрями вокругрук, трепали волосы и холодили щеки. Все миги жизни взяли их в оборот настоянке такси, на пустынном пересечении двух чахлых московских рек, средибетонных полукружий. Все свистело, все трепетало под вихрем мигов. Он держал ееза спину, лицо ее плутало по его плечам, теплые губы тыкались, как слепые котята,ему в шею, в подбородок, в ладонь, тихий ее голос блуждал по его коже.

– Ну, куда же мы, куда же мы поедем, милый Пантелей? Утебя есть хоть что-нибудь? Много не надо, но хоть что-нибудь есть?

– Двухкомнатная квартира, – ответил он со страннойгордостью. – Нормальная двухкомнатная квартира. Я дам тебе кучу свитеров,брюк, одеял, тебе там будет тепло. Сегодня мы спрячемся там, а завтра удерем иоттуда. Куда, ты спрашиваешь? Куда нам судьба предназначила. В горы удерем! Таместь дом на опушке леса, а рядом в снегу ночует луна.

Ты волосы свои соберешь в пучок и будешь так всегда ходить,никому своих волос не показывать. Только я буду их распускать, когда буду тебялюбить. Ты будешь сидеть на диванчике, курить и слушать музыку, классику илиджаз, и смотреть в затылок мне, который будет прилежно покрывать письменамипапирус.

Да, вот еще что – ночами, во время любви над нами будуткипеть листвой многоярусные деревья, столь щедрые по части лунных отблесков.Дитя, если когда-нибудь тебе надоест быть моей женой и ты захочешь вспомнитьпрошлое, ты будешь моей блядью, я ведь тоже люблю блядей. Изрядно полюбив другдруга, дитя, мы будем говорить о деревьях. В конце концов, врасти бы нам вдеревья, дорогая! Стоять, прикасаясь друг к другу ветвями, а когда затекутветви, призывать ветер. А что будем делать, когда сгнием?

– Превратимся в гнилушки? – предположила онанежнейшим, тишайшим, смешнейшим шепотом, ради которого и стоило, конечно,прожить жизнь.

– Правильно, моя любовь! Мы будем светящимисягнилушками! Днем мы будем обыкновенными гнилушками, а ночьюгнилушками-светляками. Светящиеся микроорганизмы будут жить на нас в память обэтой ночи, а мы будем тихо ждать.

– Чего?

– Не чего, а кого. Того, кого все люди ждут…

– Идут, – сказала вдруг Алиса трезвым чужимголосом. – Они бегут, ты видишь? Нам не уйти!