Внизу была кромешная тьма, и казалось, будто чудо-лестницадвигается из ниоткуда в никуда. В луче поблескивали пылинки.

– Приехали, – просипел профессор севшим от волнения голосом.

Снова пискнул пульт. Лестница остановилась До стеклянногоквадрата можно было достать рукой.

Ластик так и сделал – провел пальцем по толстому слою пыли.Свет стал еще ярче, но разглядеть что-либо все равно было невозможно.

– Сейчас, сейчас…

Мистер Ван Дорн протер стекло носовым платком, и стало видносинее, безоблачное небо. Неужели это и вправду небо 1914 года?

– Господи, как же я волнуюсь. Мне надо принять таблетку, –прошептал профессор. – Слушайте внимательно. Сначала вы совершите пробнуювылазку. Ровно одна минута. Шестьдесят секунд. Ясно? У вас часы есть?

– Еще какие, – показал Ластик. – Мама на день рожденияподарила. Можно на 50 метров под воду нырять, и компас, и секундомер.

– Секундомер – это замечательно. Следите по нему: ровно однаминута, не больше и не меньше. Приготовьтесь! Сейчас я выну стекло.

Ван Дорн достал из саквояжа самую обыкновенную стамеску.Провел ею по краям стеклянного квадрата. Постучал в одном углу, в другом.Надавил, приподнял. Сверху дохнуло теплым летним воздухом.

– Кажется, никого. Как бы я хотел заглянуть туда! Но у меняслишком большая голова, не пролезет. – Профессор подождал еще с пол-минуты,прислушиваясь. – Да, похоже, что пусто.

Он просунул руку в отверстие, осторожно вынув и отложивстеклянную плитку в сторону. Уставился на собственную ладонь.

– Моя рука побывала в прошлом, – растерянно пробормоталпрофессор. – Какое неповторимое ощущение.

Встряхнулся, приходя в себя. Шепнул Ластику на ухо:

– С Богом! Включите секундомер. Помните: ровно одна минута!

Жмурясь от солнца, Ластик вылез из дыры и для началапоскорей поставил плитку на место. Выпрямился, быстро огляделся по сторонам.

Сначала ему показалось, что он не попал ни в какое прошлое,а просто оказался в центральном дворе собственного дома: те же серые стены,водосточные трубы, занавески на окнах.

Но сразу вслед за тем увидел, что двор тот, да не тот.

Подъездные двери сияют новенькими медными ручками, стенысвежевыкрашены, а в подворотне, что ведет на улицу Забелина, лежат кругляшиконского навоза.

Вокруг ни души, только где-то неподалеку скребет метла.

Под ногами не асфальт – сплошь стеклянные квадраты, от стеныдо стены. Внизу смутно проглядывают штабеля ящиков, бочек, каких-то тюков.Только одна плитка, та самая, через которую вылез Ластик, мутная инепрозрачная, будто матовая.

Посматривая на часы, пришелец из 21 века, осторожно сделалнесколько шагов. Все-таки поразительно, как мало тут все изменилось заДевяносто лет. Разве что нет спутниковых тарелок на окнах, да с шестого этажане грохочет магнитофон растамана Фили.

В этот момент Филино окно распахнулось, и механический голоспропел, ненатурально выговаривая слова: «Ты па-азабыл – и нэт тэбе прошчэнья»,и потом что-то про расставание.

Наверно, проигрыватель, догадался Ластик. Такой смешной, сбольшой трубой. Граммофон – вот как они назывались.

Он втянул носом воздух, пытаясь определить, чем это пахнет –кисловатый, приятный, смутно знакомый запах.

Лошадьми, вот чем! Когда ходили с папой на ипподром, тампахло точно так же.

Папа говорил, что вдоль стены Ивановского монастыря раньшебыли конюшни.

Сбегать, что ли, посмотреть?

Оставалось еще целых полминуты. Если быстро – вполне можноуспеть, хотя бы одним глазком.

Ластик мигом долетел до подворотни.

Точно! Из хозяйственных сарайчиков, куда дворники зимойзапирают метлы, а летом лопаты для снега, торчали конские головы. Сладко пахлосеном.

Он подошел к большой, мохнатой лошади рыже-каштановогоцвета. Она сочно хрупала чем-то (наверно, овсом) в привешенном к морде мешке.Покосилась на Ластика круглым глазом, тряхнула гривой, сгоняя большуюзолотисто-зеленую муху. На лбу у лошади была белая звездочка.

– Красивая какая, – прошептал Ластик. – И большущая. Тебякак звать?

Он осторожно дотронулся до гривы, погладил. Лошадь невозражала. Вдруг сзади раздался злой, визгливый крик:

– А, шайтан жиганский! Сбруя тырить хочешь? Уздечкаворовать?

И на спину Ластика обрушился удар метлой.

Это был дворник – в фартуке с бляхой, в черной плоскойшапочке. Скуластое лицо, понизу обросшее клочковатой бородой побагровело отярости.

– Вы что?! – отскочил ученик лицея сестественно-математическим уклоном. – Я же только посмотреть!

Дворник размахнулся еще раз, и если б Ластик вовремя непригнулся, то точно получил бы метлой по физиономии, а так только бейсболкаслетела.

– У, шайтан, красный рубаха! – орал сумасшедший дворник,опять занося свое орудие.

И стало ясно, что с этим дореволюционным обитателем недоговоришься, надо уносить ноги.

Плохо только, что проклятый псих отрезал путь назад вподворотню. Ну да можно обежать вокруг дома и нырнуть в центральный двор черезарку, тут же прикинул Ластик. Так и сделал – припустил вдоль конюшен.

Дворник за ним. Не отстает, ругается по-русски ипо-татарски, а потом как дунет в свисток.

В окнах появилось несколько голов.

Какая-то тетка, высунувшись, крикнула:

– Цыганенок? Так его, Рашидка! Держи его, кудлатого! Лупцуйего, краснорубашечного! Пущай барынину шаль отдаст!

Дикие какие-то они все тут, в 1914 году. С чего они взяли,что он вор? И почему называют цыганенком? Из-за кудрявых волос, что ли?

Вести с этой публикой цивилизованные переговоры былобессмысленно.

Ластик повернул за угол. Отсюда был виден выход на Солянку,где нынче утром (то есть, через девяносто лет) была (то есть будет) привязаназлая собака. Оттуда навстречу бежал человек в белой фуражке, с саблей на боку.