В Колпачном переулке было гораздо чище, чем на Хитровке.Мимо ехали коляски, некоторые очень красивые, сияющие полировкой. Одна из них,с ярко-алыми спицами остановилась. Молодой мужчина в смешной шляпе с узенькимиполями крикнул с козел:

– Чего, барич, зря подметки топчешь? Садись, докачу. Если недале Лубянки, двугривенный всего.

Лошадь у него была – просто заглядение. В гриву вплетеныразноцветные ленты, копыта сверкают лаком, а сиденье красного бархата.

Ластик поскорей открыл 78 страницу, шепнул: «Двугривенный».

Унибук доложил:

ДВУГРИВЕННЫЙ – монета достоинством в 20 копеек. До 1911 годачеканилась из серебра, затем из медно-никелевого сплава.

– Чего в книжку уставился? – заманивал извозчик. – Не сбежиттвоя учеба. Эх, гори оно огнем, давай за гривенник, себе в убыток! Для почину,первый нонешний седок будешь.

Но не было у Ластика ни двугривенного, ни гривенника. А томожно было бы прокатиться до Сверчкова переулка лихо, с ветерком. И время,потраченное на Хитровку, наверстал бы.

– Спасибо, – вздохнул Ластик. – Я пешком, мне близко.

Еще раз пожалеть о кошельке довелось на углу Покровки. Покашел вверх по крутому переулку, весь взмок. Несмотря на ранний час, солнцежарило вовсю. Ластик снял фуражку, обмахивался ей, словно веером.

Покровка и в 1914 году, оказывается, была улицей людной.Экипажи ехали один за другим, и прохожих было полным-полно, все одеты, как вкино: у мужчин высокие жесткие воротнички, женщины в шляпках и с зонтиками,платья длиннющие, до самой земли.

А на углу Потаповского, где теперь газетный киоск, стоялмороженщик в белом фартуке и нарукавниках.

– Землянично-клубнично-клюквенно! – звонко кричалмороженщик, постукивая ложкой о свою тележку. – Бламанже, какава, дюшес,тутти-фрутти! Две копейки кругляш, с вафлей три!

Ужасно захотелось Ластику антикварного мороженого. Папаговорил, что в старину оно было очень вкусное, безо всякой химии.

Выудив заветный полуимпериал (марки можно купить и насдачу), пришелец сказал:

– Один тутти-фрутти и один бламанже. В вафле.

Нарочно выбрал мороженое позаковыристей, какого нет в Москве21 века.

Мороженщик покосился на золото, но монету не взял:

– Куды желтяк суешь? Сдачи нет, не расторговался. Ты б ещесотенную сунул!

Ластик сглотнул слюну.

– Скажите пожалуйста, а где тут обменный пункт?

– Чево? – подозрительно уставился на него продавец.

И пошел Ластик дальше. Вот тебе и бламанже.

Надо сказать, что и Покровка за век не очень-топеременилась. Разве что пропала большая красивая церковь, на месте которойтеперь стоит большой скучный дом. Ну и вывески, конечно, совсем другие. Кпримеру, на месте нынешней чебуречной – кондитерская с красивым названием «Шикде Пари».

Напротив витрины, украшенной изображением огромного эклера,остановилась коляска. На тротуар спрыгнул кавалер в плоской соломенной шляпе счерной ленточкой. Подал руку барышне – она была в платье, сплошь покрытомкрошечными бантиками, на ногах высокие ботинки со шнуровкой, на головешироченная шляпка с искусственными цветами и вишенками. Оба совсем молодые – посовременным меркам, класса из десятого.

Ну и утеплились, по такой-то жарище, подумал Ластик, пожалевих, особенно парня. Тот был в пиджаке, а внизу еще жилет и рубашка с колючимкрахмальным воротником, галстук. Как только не употеет!

Но когда поровнялся с парочкой и потянул носом воздух,понял, что ошибся. Употели, и еще как – даже густой аромат одеколона не забивалзапаха.

Как же им, бедным, нелегко жилось-то в 1914 году!

Кавалер приподнял свою смешную шляпу (блеснул пробор – такойже намасленный, как у реалиста Фандорина), согнул руку бубликом:

– Милости прошу обпереться об мой локоть, драгоценнаяЕвлампия Бонифатьевна.

Ластик был уверен, что девушка рассмеется в ответ на этошутливое обращение, но та церемонно кивнула:

– Мерси, Пантелей Кондратьич, беспременно обопрусь.

И оба чинно, торжественно проследовали в кондитерскую.

Вот бы у нас в лицее все так разговаривали, принялся мечтатьЛастик. Входит он в класс и говорит Мишке: «Драгоценный Михаил Бонифатьевич,милости прошу не обдираться вашим локтем об мою половину парты».

В мечтах и не заметил, как миновал Потаповский переулок иповернул в Сверчков.

Профессор сказал: железные ворота, повернуть во двор,крыльцо в четыре ступеньки…

Вон они, ворота. Столбы от старости вросли в землю. Неужелиздесь живет Эраст Петрович Фандорин?

Сердце Ластика заколотилось, как бешеное. Он разом забыл опустяках и побежал вперед, спасать честь Дорнов и будущее человечества.

На двери сияла ярко начищенная табличка. На ней только имя,без звания, без указания профессии.

Эрастъ Петровичъ ФАНДОРИНЪ

Ластик поднес палец к кнопке звонка, но нажать не решился.

Неужели он сейчас наяву увидит элегантного брюнета с седымивисками – того самого, с портрета? Правда, там Эраст Петрович молодой, а в 1914году ему уже… сколько? Он родился в 1856-ом, значит, целых 58 лет. Наверно,совсем седой.

Что же ему сказать-то? Здравствуйте, я ваш правнук?

Нет, лучше ничего не говорить, а сразу протянуть письмо.Надо думать, мистер Ван Дорн там всё что нужно объясняет.

Ластик сунул руку за пазуху. Похолодел.

Конверта с бумагами не было! То ли вывалился по дороге, толи, что вероятней, вытащили хитровские ловкачи – подумали, деньги.

Беда!

Что делать?

Попробовать объяснить самому? Но разве Эраст Петровичповерит мальчишке-реалисту, несущему фантастическую чушь? Кто вообще в такоеповерит! А в конверте были и факты, и доказательства… Ох! Там ведь еще было имяи адрес генерала, у которого хранится Яблоко!

Ничего не попишешь, придется возвращаться к профессору.Пусть приготовит новый конверт. До чего же стыдно! Паршивый из Ластикаполучился фон Дорн…