Мальчик почти потерял сознание. Как и боялся полковник, унего начался болевой шок. Старлей поднес нашатырь, кто-то уже держал наготовестакан воды и сдирал целлофановую обертку с картонной пачки баралгина.

Если бы это был не его сын, а чужой ребенок, полковник могбы сейчас спокойно осмотреть руку, отвлечь мальчика разговором, определить,перелом это или вывих, наложить фиксирующую повязку, как учили его много летназад на занятиях по оказанию первой помощи. Но сохранить хладнокровие, когдадело касалось собственного сына, он не мог и растерялся. С его ребенком такоеслучилось впервые. Ни у старшего сына, ни у Арсюши дальше разбитых коленок ипорезанных пальцев пока не заходило.

И тут пограничники расступились. Перед Константиновым стоялвысокий седой человек в черных джинсах и мокрой от дождя белой рубашке. Онловко снял с ребенка майку, осмотрел плечо, притронулся к лучевой артерии,слегка отогнул кисть.

— Вывих, — тихо сообщил он, — перелома нет. Присев накорточки перед мальчиком и глядя ему в глаза, он произнес:

— Сейчас я сделаю тебе укол. Будет немного больно. Но тыпотерпишь. Придется потерпеть всего несколько секунд, зато потом сразу всепройдет. Хорошо?

— Хорошо, — еле слышно отозвался Арсюша, — я потерплю.

Константинов сразу узнал этого человека. Перед ним стоялВадим Николаевич Ревенко, лучший хирург области, секретоноситель, с которымнеобходимо вступить в контакт в ближайшее время, не засветив ни его, ни себя.Последняя реальная возможность добраться до Ахмеджанова…

В руках Ревенко появился одноразовый шприц с Длинной иглой,надломленная ампула новокаина.

— Пожалуйста, держите ребенка, — тихо сказал он Глебу, — воттак, чтобы не дернулся. Как тебя зовут? — обратился он к мальчику, протираяспиртом кожу вокруг плеча.

— Арсений…

— Хорошо, Арсюша. Ты молодец, ты просто герой. Сколько тебелет?

Длинная игла вошла глубоко, до самой кости.

— Десять…

— Ну вот и все, — быстрым движением Ревенко вытащил иглу,приложил к уколотому месту вату со спиртом, — сейчас ты вообще ничего непочувствуешь. Ты ездил смотреть обезьянник?

Арсюша кивнул.

— Ну и как? Ты там был в первый раз?

— В первый. В Москве обезьяны лучше живут. Арсюшины щекичуть порозовели.

— Ты из Москвы?

— Да. Я здесь отдыхаю с мамой и Глебом. Мама на экскурсию непоехала, ее укачивает в автобусе. Ох, если бы она видела… Нервничала бы ужасно.Знаете, уже совсем не болит. Так было, когда мне зуб рвали. А вы мне рукувырывать не будете? — Арсюша слабо улыбнулся.

— Обязательно, — засмеялся доктор, — непременно надовырвать, только у меня нет с собой специальных клещей. Для зубов нужнымаленькие, а для рук и ног — здоровенные. Их таскать неудобно, тяжело.

Он взглянул на часы, потом пощупал плечо мальчика.

— Что-нибудь чувствуешь?

— Нет. Совсем перестало болеть. Рука будто чужая.

— Крепко держите плечи. Фиксируйте, — быстро шепнул докторКонстантинову на ухо.

Моментальным движением он развернул вывихнутую руку, потомкак-то мягко потянул, повернул локоть вперед, легко дернул. Глеб услышал слабыйщелчок.

— Ну, попробуй пошевели рукой. Арсюша осторожно подвигалсначала кистью, потом локтем.

— Отлично. Молодец. Сейчас тебя забинтуем, как раненогобойца, а завтра утром надо непременно сходить в травмпункт.

— Простите, — обратился полковник к доктору, — когдаанестезия пройдет, ему будет больно?

— Немного, — кивнул Ревенко, — на ночь дадите таблеткуанальгина. Этого достаточно. Вы отдыхаете дикарями или в каком-нибудьпансионате?

— В «Солнечном береге».

— Тогда вам не надо в травмпункт. Зайдите к тамошнемутерапевту, к Зинаиде Сергеевне. Она опытный врач. Думаю, повязку можно будетснять дня через два.

— Спасибо вам, доктор, — тихо сказал Константинов.

— На здоровье, — улыбнулся Ревенко, закрепляя бинт, — майкунакиньте сверху, и еще что-нибудь, чтобы повязка не промокла. Там дождь, как изведра. Ты, Арсюша, руку береги. Она тебе еще пригодится. Он быстро вышел втемноту, под дождь. Садясь в дожидавшийся их автобус, полковник увидел, какисчезают за поворотом огоньки фар. Машина доктора ехала уже по чужойтерритории, в горы. «Икарус» с Арсюшей и Константиновым двинулся в другуюсторону, к городу.

* * *

Вечером пошел сильный дождь. Гремел гром. В темноте надгорами вспыхивала молния. Иван подумал, что доктор сегодня не приедет. В такойливень нельзя ездить по горам. Но доктор приехал, Иван заметил, как он пробежалпод дождем от своей машины к госпиталю.

Ночью дождь кончился, и земля высохла. Иван увидел, какдоктор сидит на лавочке у крыльца госпиталя и курит. Вокруг никого не было.

— Иди, Ваня, посиди со мной, — позвал доктор. Иван сел накрай лавки. Доктор дал ему сигарету. Таких сигарет Иван никогда не курил.Фильтр белый, вкус у сигарет мягкий. В горле не першило.

— Я не знаю, как и когда ты попал сюда, — сказал доктор, —но догадываюсь. Ты здесь давно. Значит, ты не пленный. Тогда война еще неначалась. Возможно, ты приехал отдохнуть на юг, к морю, лет семь-восемь назад,совсем молодым. А денег мало. Тебе предложили заработать, пообещали хорошозаплатить.

Перед Иваном встало лицо того бритоголового раненого,которого вылечил доктор. «Нет. Все было не так, — подумал он, — зачем мне это?»

— Возможно, тебя зовут не Иваном. Мне иногда кажется, что тыможешь вспомнить свое настоящее имя. И фамилия у тебя есть, и адрес.

«Зачем?» — думал Иван, глядя, как вспыхивает и гаснет огонексигареты доктора.

Иван слушал русскую речь, и перед ним из черноты ночивставало лицо бритоголового чеченца по имени Аслан. Это он поил двух дембелей,Вовку и Андрюху. Но Ивану от этого не стало ни лучше, ни хуже Он не чувствовалненависти к бритоголовому, не хотел мести. Зачем?

Доктор уехал. Иван пошел в хлев спать. Было очень поздно.

Среди ночи он открыл глаза и уставился на ровные бледныеполосы лунного света, пробивавшиеся сквозь бревенчатые стены хлева, инеожиданно произнес: «Андрюха жив».

Звук собственного голоса показался ему странным, но совсемне чужим. Он попытался вспомнить, сколько раз тепло сменялось холодом в этихгорах, — и не мог. Пять? Десять? Он стал загибать пальцы и сбился со счета. Онне понял пока, зачем загибает пальцы и пробует считать. Только чувствовал, этонужно — считать, думать…