Поэтому князь как одержимый носился галопом по прибрежнымзарослям и заливным лугам, а вместе с ним столь же энергично, хоть и не совсемпо своей воле, мотались его старшая дочь Агнешка, сенешаль Рудигер Хаугвиц инесколько карьеристов-пажей.

Остальная свита ожидала у леса. Не слезая с лошадей, посколькуневедомо было, когда князю наскучит. Заграничный гость князя незаметно зевал.Капеллан бурчал – вероятно, читал молитву, казначей шевелил губами, вероятно,считал деньги, миннезингер бормотал, вероятно, слагал стихи, девушки княжныАгнешки сплетничали, вероятно, относительно других девушек, а юные рыцариубивали скуку, объезжая и исследуя окружающие заросли.

– Эй, Бычок!

Генрик Кромпуш, сильно удивившись, остановил и развернулконя, а потом прислушался, пытаясь понять, который куст тихо окликнул егофамильным прозвищем.

– Бычок!

– Кто здесь? Покажись.

Кусты зашевелились.

– Святая Ядвига… – Кромпуш от удивления аж ротраскрыл. – Рейневан? Ты?

– Нет, святая Ядвига, – ответил Рейневан голосомне менее кислым, чем крыжовник в мае. – Бычок, мне нужна помощь… Чья этосвита? Кантнера?

Прежде чем Кромпуш сообразил что к чему, к немуприсоединились еще два олесьницких рыцаря.

– Рейневан, – ахнул Якса из Вишни. – ГосподиИисусе! Что за вид!

«Интересно, – подумал Рейневан, – как бы выгляделты, если б конь у тебя пал сразу за Быстрым. Если б тебе пришлось всю ночьбродить по болотам и урочищам над Свежной, а к утру сменить мокрые иизмазюканные тряпки на свистнутую с крестьянского забора сермягу. Интересно,как бы ты после всего этого выглядел, прилизанный фертик?»

Угрюмо поглядывавший на них третий олесьницкий рыцарь, БонноЭберсбах, похоже, думал так же.

– Вместо того чтобы удивляться, – сухо сказалон, – дайте ему какую-нибудь одежку. Скинь это рванье, Беляу. А ну,господа, вытаскивайте из вьюков что у кого есть.

– Рейневан, – до Кромпуша все еще доходилослабо, – это ты?

Рейневан не ответил. Натянул брошенную ему рубаху и кафтан.Он был настолько зол, что казалось, вот-вот заплачет.

– Мне нужна помощь… – повторил он. – Даже очень.

– Видим и знаем, – кивком подтвердилЭберсбах. – Мы тоже считаем, что очень. Пошли. Надо показать тебяХаугвицу. И князю.

– Он знает?

– Все знают. О твоем деле повсюду говорят.

Если Конрад Кантнер с его вытянутым лицом, увеличенным лбом,который казался больше из-за залысин, черной бородой и проницательными глазамимонаха не очень походил на типичного представителя династии, то относительноего дочери Агнешки сомнений быть не могло. Недалеко упало это яблочко отсилезско-мазовецкой яблоньки. У княжны были льняные волосы, светлые глаза инебольшой вздернутый веселый носик Пястовны, который обессмертил знаменитыйрельеф наумбургского кафедрального собора. Агнешке Кантнерувне, как быстроподсчитал Рейневан, было около пятнадцати лет, так что ее наверняка уже кому-тососватали. Слухов Рейневан не помнил.

– Встань.

Он встал.

– Знай, – проговорил князь, сверля его горящимвзглядом, – что я не одобряю твоего поступка. Больше того, считаю егонизким, позорным и заслуживающим наказания. И откровенно советую тебе пожалетьо содеянном и покаяться, Рейнмар Беляу. Мой капеллан заверяет меня, что в пеклеесть специальный анклав[55] для чужеложцев. Инструменту грехапопавших туда грешников крепко достается от бесов. В детали не вхожу, учитываяприсутствие девушки.

Сенешаль Рудигер Хаугвиц сердито фыркнул. Рейневан молчал.

– Какую сатисфакцию ты дашь Гельфраду фонСтерча, – продолжал Кантнер, – это уже его и твое дело. Я не станувмешиваться, тем более что оба вы вассалы не мои, а князя Яна Зембицкого. И впринципе я должен отправить тебя в Зембицы. Умыв руки.

Рейневан сглотнул.

– Но, – продолжал князь после минуты полногодраматизма молчания, – я не Пилат. Это раз. Во-вторых, памятуя о твоемотце, сложившем под Танненбергом голову рядом с моим братом, я не допущу, чтобытебя убили в ходе идиотской кровной мести. В-третьих, уже вообще пора покончитьс межродовыми распрями и жить как полагается европейцам. Это все. Дозволю тебеехать с моей свитой хоть до самого Вроцлава. Но не лезь мне на глаза. Ибо их нерадует твой вид.

– Ваша княжеская…

Охота окончилась. Соколам надели клобучки на головы, утки ицапли болтались, притороченные к перекладинам телеги, князь был доволен, егосвита тоже, потому что обещавшая затянуться охота оказалась совсем недолгой.Рейневан уловил несколько явно благодарных взглядов – по кортежу уже успелоразнестись, что именно благодаря ему князь урезал охоту и двинулся дальше.Рейневан не без оснований опасался, что разнестись успело не только это. Уши унего горели. Как же – предмет всеобщего внимания!

– Все, – буркнул он едущему рядом БенноЭберсбаху. – Все знают всё…

– Всё, – совсем невесело ответил олесьненскийрыцарь. – Но на твое счастье не все.

– Не понял.

– Дураком прикидываешься, Беляу? – спросилЭберсбах, не повышая голоса. – Кантнер наверняка прогнал бы тебя, а может,и отослал бы в путах к кастеляну, если б знал, что в Олесьнице был труп. Да,да, не таращись на меня. Юный Никлас фон Стерча мертв. Гельфрадовы рога рогами,но убитого брата Стерчи не простят тебе ни за что.

– Пальцем… – сказал, несколько раз глубоковздохнув, Рейневан. – Никласа я даже пальцем не тронул. Клянусь.

– Вдобавок, – Эберсбах явно не обратил внимания наклятву, – прекрасная Адель обвинила тебя в колдовстве. Ты, мол, зачаровалее и… использовал. Безвольную.

– Даже если то, что ты говоришь, правда, – ответилпосле недолгого молчания Рейневан, – то ее заставили так сказать. Подугрозой смерти. Ведь она у них в руках.

– Нет, не в руках, – возразил Эберсбах. – Отавгустинцев, будучи у которых она публично обвинила тебя в дьявольских кознях,прекрасная Адель сбежала в Лиготу. За ворота монастыря цистерцианок.

Рейневан облегченно вздохнул.

– Не верю, – повторил он, – в эти наговоры.Она меня любит. А я люблю ее.

– Прекрасно.

– Если б ты знал, как прекрасно.