– Так вот. – Апечко Стерча закончил рассказ иоткашлялся. После чего перешел к заключению. – Вольфгер через посланцапросил уведомить, что с делом управится быстро. Что Рейнмар Беляу будет схваченна вроцлавском тракте и понесет наказание. Однако сейчас руки у Вольфгерасвязаны, потому как по тракту движется со всем своим двором олесьницкий князь ивсякие важные духовные особы, так что никак не получится… Неизвестно, какпогоню вести. Но Вольфгер клянется, что изловит Рейневана и что ему можнодоверить честь рода.

Веко Хрипача подскочило, изо рта вытекла струйка слюны.

– Ббббх-бхх-бхх-бхубху-ррхххп-пххх-ааа-ррх! –разлилось в комнате. – Ббб… хрррх-урррхх-бхуух! Гуггу-ггу…

– Вольфгер – дурной кретин, – перевела тоненькиммелодичным голоском Офка фон Барут. – Глупец, которому я не доверил быдаже ведра блевотины. А единственное, что он способен поймать, это свойсобственный кутас.

– Отец…

– Ббб-брррх! Бххр! Уу-пхр-рррххх!

– Молчать! – не поднимая головы, перевела занятаякуклой Офка. – Слушать, что я скажу. Что прикажу.

Апечко терпеливо переждал хрипы и скрипы, дождался ихперевода.

– Для начала, Апеч, велишь установить, –приказывал Таммо Стерча устами девочки, – какой берутовской бабе поручилинадзор над бургундкой и которая не разобралась в истинной целиблаготворительных походов бургундки в Олесьницу. Похоже, она была в сговоре спаршивкой. Бабе отвесить тридцать пять крепких розг. По голой заднице. Здесь, уменя, на моих глазах. Пусть нам хоть это доставит немного радости.

Апечко Стерча кивнул головой. Хрипач закашлялся, захрипел ивесь оплевался. Потом жутко скривился и загугнил.

– А бургундку, – перевела Офка, расчесываямаленьким гребешком паклевые волосы куклы, – о которой мне уже известно,что она спряталась у лиготских цистерцианок, приказываю вытащить оттуда, дажеесли для этого понадобится брать монастырь штурмом. Потом запереть развратницуу верных нам монахов, например…

Таммо резко перестал икать и гугнить, скрип замер у него вгорле. Прошиваемый навылет кровавым глазом Апечко понял, что старик заметил егообеспокоенную мину. Сообразил. Дальше правду скрывать было нельзя.

– Бургундка, – промямлил он, – сумела сбежатьиз Лиготы. Втихаря… Неизвестно куда. Заняты погоней… Не уберегли… мы…

– Интересно, – перевела Офка после долгойтишины, – интересно, почему это меня вовсе не удивляет. Но коли так, топусть так и будет. Я не стану забивать себе голову курвой. Пусть эту историюрасхлебывает Гельфрад, когда вернется. Пусть все сделает собственноручно. Меняего рога не колышат. Впрочем, в этой семейке подобное не новость. Меня самогокогда-то здорово оброгатили. Ибо не может быть, чтобы мои собственные чреслапородили таких дурней.

Хрипач несколько минут кашлял, хрипел, храпел и давился. НоОфка не переводила, стало быть, это была не речь, а обычный кашель. Наконецстарец заскрипел, набрал духу, скривился как черт и саданул посохом о пол,после чего забулькал-захрипел-загугнил. Офка прислушалась, засунув в рот конецкосы.

– Но Никлас, – перевела она, – был надеждойнашего рода. Истинная моя кровь, кровь Стерчей, не какие-то обмылки посленеведомо каких собачьих случек. Поэтому нельзя допустить, чтобы убийца незаплатил за пролитую им кровь. К тому же с лихвой.

Таммо снова долбанул палкой о пол. Палка выпала у него изтрясущейся руки. Хозяин Штерендорфа кашлял и чихал, отплевываясь и покрываясьсоплями. Стоящая рядом Грозвита фон Барут, дочь Хрипача и мать Офки, отерла емубороду, подняла и сунула в руку посох.

– Хгрррхх! Хрхх… Ббб… бхрр… бхррллгг…

– Рейнмар Беляу заплатит мне за Никласа, – безвсяких эмоций переводила Офка. – Заплатит, Бог мне свидетель и все святые.Я засажу его в яму, в клетку, в такой сундук, в котором глоговцы заперлиГенрика Толстого, с одной дыркой для кормежки и другой как раз напротив, такчтобы он даже почесаться не мог. И продержу его там с полгода. И только потомвозьмусь за него. А за палачом пошлю аж в Магдебург, у них там отличные палачи,не то что здешние, силезские, у которых деликвент[49] подыхаетуже на второй день пыток. О нет, я притащу мастера, который посвятит убийцеНикласа неделю. Либо две.

Апечко Стерча сглотнул.

– Но чтобы это сделать, надо сначала прохвоста схватить.А тут нужна голова. Разум. Потому что сукин сын не глуп. Глупец не сделался быбакалавром в Праге, не закрался бы в доверие к олесьницким монахам. И не сумелбы так ловко подобраться к Гельфрадовой французке. За таким ловкачом малогоняться будто дурак дураком по вроцлавскому тракту, выставлять себя напосмешище. Придавать делу широкую огласку, которая служит службу не нам, асоблазнителю.

Апечко кивнул. Офка взглянула на него, потянула курносымносом и продолжала.

– У соблазнителя есть брат, сидящий на земельном наделегде-то подле Генрикова. Вполне вероятно, что там он поищет укрытия. А может,уже нашел. Другой же Беляу был, пока жил, попом при вроцлавской церкви, поэтомуне исключено, что подлец захочет спрятаться у подлеца. Я хотел сказать – у егопреподобия епископа Конрада. Старого пьянчуги и разбойника.

Грозвита Барут снова вытерла старцу бороду, обсмарканную вгневе.

– Кроме того, у хахаля есть знакомцы среди духовников вБжеге. В приюте. Именно туда и мог наш умник отправиться, чтобы сбить с толкуВольфгера. Что, впрочем, не так уж и трудно. И наконец, самое важное, наставьуши, Апеч. Я уверен, что наш соблазняга захочет разыграть из себя трувера,прикинуться каким-нибудь засраным Лоэнгрином или другим Ланселотом… Захочетподползти к французке. И там, в Лиготе, вернее всего, мы его и прихватим, каккобеля при сучке во время течки.

– Как же так, в Лиготе-то? – осмелелАпечко. – Ведь она…

– Сбежала. Знаю. Но он-то не знает.

«Старый хрен, – подумал Апечко, – душа у него ещесильнее перекошена, чем тело. Но хитер лис! И знает, прямо сказать, многое.Все».

– Но для того, что я сказал, – переводила начеловеческий язык Офка, – вы, сыновья мои и племянники, похоже, кровь открови и кость от кости моей, годитесь плохо. Поэтому что есть духу ты сначала отправишьсяв Немодлин, а потом в Зембицы. Там… Слушай как следует, Апеч, отыщешь КунцаАулока по прозвищу Кирьелейсон. И других: Вальтера де Барби, Сыбка изКобылейглавы, Сторка из Горговиц. Этим скажешь, что Таммо Стерча заплатиттысячу рейнских золотых за живого Рейнмара де Беляу. Тысячу, запомни.