Действительно, самое время было приняться за еду. Ещемомент, и юношам пришлось бы ограничиться ароматом. Горшки каши и капусты сгорохом, а также миски свиных костей с мясом поставили на главный стол передкнязем и княжной. Посуда отправлялась на край стола лишь после того, как еесодержимым насыщались гости, сидевшие ближе других к Кантнеру и тремсвященнослужителям, которые, как оказалось, в состоянии были съесть немало. Подороге вдобавок ко всему сидел Рудигер Хаугвиц, обладавший не меньшим, нежелиони, аппетитом, и еще заграничный гость князя, здоровенный черноволосый рыцарьс таким смуглым лицом, словно он только что вернулся из Святой Земли. Такимобразом, в тарелках и мисках, достававшихся низшим рангам и более молодымедокам, не оставалось почти ничего. К счастью, немного погодя корчмарь поднескнязю огромное блюдо с каплунами, которые выглядели и ароматили таквосхитительно, что привлекательность капусты и свиного сала сильноприуменьшилась и они попали на концы столов почти нетронутыми.

Агнешка Кантнерувна обгладывала зубками бедрышко каплуна,стараясь уберечь от капающего жира модно разрезанный рукав платья. Myжчиныболтали о том о сем. Очередь пришлась как раз на одного из духовных лиц,доминиканца Яна Неедлы из Высоке.

– Я, – ораторствовал он, – был приором уСвятого Клементия в Старом Пражском Граде. Item[60]преподавателем в Карловом университете. Ныне, как видите, я – изгнанник,довольствующийся чужой милостью и чужим хлебом. Мой монастырь разрушили, а вакадемии, как легко можно догадаться, мне было не по пути с супостатами ипаршивцами типа Яна Пшибрама, Кристиана из Прахатиц и Якуба из Стржибора,покарай их Господь…

– У нас здесь, – вставил Кантнер, ловя глазамиРейневана, – есть один студент из Праги. Scholarius academiae pragnesis,artium baccalaureus.[61]

– В таком случае, – глаза доминиканца сверкнулипо-над ложкой, – я посоветовал бы внимательно следить за ним. Я далек отмысли кого-либо обвинять в ереси, но ересь – словно сажа, словно смола. Словнонавоз, чтобы не сказать больше! Всякий, кто крутится поблизости, можетиспачкаться.

Рейневан быстро опустил голову, чувствуя, как у него опятьгорят уши и кровь приливает к щекам.

– Где там, – рассмеялся князь, – нашемусхоляру до ереси. Он же из приличной семьи, на священника и медика в пражскойучельне обучался. Я верно говорю, Рейнмар?

– С вашего позволения, – сглотнул Рейневан, –я в Праге уже не учусь. По совету брата я бросил Каролинум в девятнадцатомгоду, вскоре после святых Абдона и Сена… То есть тут же после дефене… Ну,знаете когда. Теперь думаю, может, в Краков подамся учиться… Или в Лейпциг, кудабольшинство пражских профессоров ушло… В Чехию не вернусь. Пока там непрекратятся волнения.

– Волнения! – Изо рта вспыхнувшего чеха вылетел иприлип к ладанке листок капусты. – Отличное словечко, ничего не скажешь!Вы здесь, в мирной стране, даже представить себе не можете, что выделывают вЧехии еретики, ареной каких несчастий стала она. Подзуженная еретиками,виклифистами, вальденсами и прочими слугами сатаны толпа оборотила своюбездумную злобу против веры и церкви. В Чехии подрывают веру в Бога и жгут егосвятыни. Убивают слуг Божиих!

– Действительно, – подтвердил, облизывая пальцы,Мельхиор Бурфусс, викарий любушского епископа, – вести доходят страшные.Верить не хочется…

– А верить надо! – еще громче выкрикнул ЯнНеедлы. – Ибо ни одна весть не преувеличена!

Из его кружки выплеснулось пиво. Агнешка Кантнерувнанепроизвольно отпрянула, заслонилась бедрышком каплуна, как щитом.

– Хотите примеры? Извольте! Избиты монахи в ЧешскомБроде и Помуке, убиты цистерцианцы в Збрацлаве, Велеграде и Мниховом Градище,умерщвлены доминиканцы в Писке, бенедиктинцы в Кладрубах и Постолоптрах, убитыневинные премонстратки в Хотишове, убиты священники в Чешском Броде и Яромере,ограблены и сожжены монастыри в Колине, Милевске и Златой Коруне, оскверненыалтари и изображения святых в Бржевнове и Воднянах… А что вытворял Жижка, этотбешеный пес, этот антихрист и дьявольское отродье? Кровавая резня в Хомутове иПрахатицах, сорок священников живьем сожжены в Беруне, сожжены монастыри вСазаве и Вилемове. Святотатства, коих не допустили бы и турки, жуткиепреступления и жестокости, зверства, при виде которых вздрогнул бы сарацин! О,воистину, Боже, доколе ж ты не будешь судить и наказывать за кровь нашу?

Тишину, в который был слышен только шорох молитвыолесьницкого капеллана, прервал глубокий звучный голос смуглолицего иширокоплечего рыцаря, гостя князя Конрада Кантнера.

– Этого могло бы не быть.

– То есть? – поднял голову доминиканец. – Чтовы, господин, хотите этим сказать?

– Всего этого можно было легко избежать. Достаточнобыло не сжигать на костре Яна Гуса в Констанце.

– Вы, – прищурился чех, – уже там, уже тогдазащищали еретика, кричали, протестовали, петиции составляли, я-то знаю. А былии тогда не правы, и сейчас. Ересь распространяется, как плевелы, а СвятоеПисание велит сорняки выжигать огнем. Папские буллы наказывают…

– Оставьте буллы, – обрезал смуглолицый, –для соборных дискуссий, они смешно звучат, когда их приводят в корчме. А вКонстанце я был прав, можете говорить что хотите. Люксембуржец королевскимсловом и охранной грамотой гарантировал Гусу безопасность. И слово, и клятвунарушил, тем самым запятнав честь монарха и рыцаря. Я не мог смотреть на этоспокойно. Не мог. И не хотел.

– Рыцарская клятва, – заворчал Ян Неедлы, –должна даваться во имя служения Богу, безразлично, кто клянется, оруженосец иликороль. Вы называете божеской службой сдержать клятву и слово, данное еретику?Вы называете это честью? Я зову это грехом.

– Я если даю слово, то это слово, данное перед лицомБога. Поэтому не нарушаю его, даже если оно туркам дано.

– Слово, данное туркам, нарушать нельзя. А еретикам –можно.

– Воистину, – очень серьезно сказал Мачей Карзбок,познанский официал. – Мавры и турки погрязли в безбожии из-за темноты идикости. Их можно обратить. Отщепенец же и схизматик от веры и Церквиотворачивается, насмехается над ними и кощунствует. Потому-то он Богу во стократ противнее. И любой способ борьбы с ересью хорош. Ведь никто, идя на волкалибо на пса бешеного, не станет, будь он в здравом уме, распространяться очести и рыцарском слове. Против еретика все годится.