– В Кракове, – гость Кантнера повернулся кнему, – каноник Ян Эльгот, когда надобно схватить еретика, ни во что неставит тайну исповеди. Епископ Анджей Ласкар, которому вы служите, предписываетэто священникам познанской епархии. Все годится. Воистину.

– Вы не скрываете, господин, своих симпатий, –кисло проговорил Ян Неедлы из Высоке. – Поэтому и я своих скрывать нестану. И повторю: Гус был еретиком и должен был пойти на костер. Корольримский, венгерский и чешский правильно поступил, не сдержав слова, данногочешскому еретику.

– И за это, – парировал смуглолицый, – егочехи так теперь любят. Из-за этого он сбежал из-под Вышеграда с чешской коронойпод мышкой. И теперь царствует над чехами, да только сидя в Буде. Потому как наГрадчаны его впустят не скоро.

– Позволяете себе насмехаться над королемСигизмундом, – заметил Мельхиор Барфусс. – А ведь ему служите.

– Именно поэтому.

– А может, по какой другой причине? – ядовито спросилчех. – Ведь вы, рыцарь, под Танненбергом бились против госпитальеров настороне поляков. На стороне Ягеллы. Короля-неофита, явного симпатика чешскойереси, охотно прислушивающегося к схизматикам и виклифистам. Племянник Ягеллы,вероотступник Корыбутович, вовсю буйствует в Праге, польские рыцари в Чехииубивают католиков и грабят монастыри. И хоть Ягелло и делает вид, будто все этотворится против его воли и согласия, однако что-то сам с войском супротиверетиков не идет! А если б пошел, если б с королем Сигизмундом в крестовомпоходе объединился, то в один миг с гуситами было бы покончено! Так почему жЯгелло этого не делает?

– И верно, – опять усмехнулся смуглолицый, иусмешка его была очень многозначительной. – Почему? Интересно?

Конрад Кантнер громко кашлянул. Барфусс прикинулся, что егоинтересует исключительно капуста с горохом. Мачей Корзбок прикусил губу игрустно покачал головой.

– Что правда, то правда, – согласился он. –Римский кесарь не раз показал, что он не друг польской короне. Конечно, взащиту веры каждый великополяк, а за них я могу поручиться, охотно встанет. Нотолько в том случае, если Люксембуржец гарантирует, что когда мы двинемся наюг, то ни прусские крестоносцы, ни бранденбуржцы на нас не нападут. А как ондаст такую гарантию, если он с ними задумал раздел Польши? Я не прав, князьКонрад?

– Да что тут рассуждать, – вполне неискреннеулыбнулся Кантнер. – Что-то, сдается, мы уже явно сверх меры рассуждаем ополитике. А политика плохо сочетается с едой. Которая, кстати сказать, стынет.

– Ничего подобного. Говорить об этом надо, –запротестовал Ян Неедлы к радости юных рыцарей, до которых уже добрались двагоршка, почти совершенно нетронутых разговорившимися вельможами. Радостьоказалась преждевременной, вельможи доказали, что вполне могут ораторствовать иесть одновременно.

– Потому что учтите, уважаемые, – продолжал,поглощая капусту, бывший приор монастыря Святого Клементия, – не толькочешское дело эта виклифовская зараза. Чехи, уж я-то их знаю, готовы и сюдаприйти, как ходили в Моравию и на Ракусы.[62] Могут прийти и квам, господа. Ко всем, что здесь сидят.

– Ну уж, – надул губы Кантнер, копаясь в тарелке впоисках шкварок. – В это я не поверю.

– Я тем более, – фыркнул пивной пеной МачейКорзбок. – К нам в Познань им далековато будет.

– До Любуша и Фюрстенвальда, – проговорил снабитым ртом Мельхиор Барфусс, – тоже от Табора изрядный кус дороги.Не-е-е, я не боюсь.

– Тем более, – добавил с кривой ухмылкойкнязь, – что скорее сами чехи гостей дождутся, чем на кого-нибудь пойдут.Особливо сейчас, когда Жижки не стало. Я думаю, гости того и гляди нагрянут,так что чехам их со дня на день дожидаться следует.

– Крестовики? Может, вы чего-нито знаете, ваша милость?

– Никак нет, – ответил Кантнер, мина котороговыражала совершенно обратное. – Просто так мне подумалось. Хозяин! Пива!

Рейневан незаметно выскользнул во двор, а со двора за хлев ив кусты за огород. Облегчившись как следует, вернулся. Но не в комнату, а вышелчерез ворота и долго глядел на скрывающийся в синей дымке тракт, на котором, ксвоему счастью, не заметил приближающихся галопом братьев Стерчей.

«Адель, – вдруг подумал он. – Адель вовсе не вбезопасности у лиготских цистерцианок. Я должен… Да, должен, но боюсь. Того,что со мной могут сделать Стерчи. Того, о чем они так красочно рассказывают».

Он вернулся во двор. Удивился, увидев князя Кантнера иХаугвица, бодро и легко выходящих из-за хлевов. «В принципе, – подумалон, – чему удивляться? В кусты за хлевами ходят даже князья и сенешали. Ктому же пешком».

– Послушай, Беляу, – бесцеремонно сказал Кантнер,ополаскивая руки в чане, который ему спешно подставила дворовая девка, –что я скажу. Ты не поедешь со мной во Вроцлав.

– Ваша княжеская…

– Захлопни рот и не отворяй, пока я не прикажу. Я делаюэто ради твоего добра, молокосос. Потому что я больше чем уверен, что воВроцлаве мой брат, епископ, засадит тебя в башню раньше, чем ты успеешьвыговорить «benedictum nomen Iesu».[63] Епископ Конрад оченьжесток к чужеложцам, вероятно, хе-хе, не терпит конкуренции, хе-хе-хе. Так чтовозьмешь того коня, который тебя укусил, и поедешь в Малую Олесьницу, виоаннитскую командорию, скажешь командору Дитмару де Альзей, что, дескать, яприслал тебя на покаяние. Там посидишь тихо, пока я не вызову. Ясно? Должнобыть ясно. А на дорогу тебе вот, возьми, кошель. Знаю, что невелик. Дал быбольше, да мой коморник[64] отсоветовал. Здешняя корчма и безтого здорово поуменьшила мой фонд «на представительство».

– От всей души благодарю, – буркнул Рейневан, хотявес кошеля благодарности не заслуживал. – От всей души благодарю вашумилость. Только вот…

– Стерчей не бойся, – прервал князь. – Виоаннитском доме они тебя не найдут, а в пути ты будешь не один. Так ужполучилось, что в том же направлении, то бишь к Мораве, движется мой гость.Вероятно, ты видел его за столом. Он согласился взять тебя с собой. Честноговоря, не сразу. Но я его уговорил. Хочешь знать как?

Рейневан кивнул, показав, что хочет.