Дина.

Каждый раз он давал себе слово, что не пойдет. Он не станетбольше караулить ее. Хватит. За все это время он и увидел-то ее только один раз— на десятилетии выпуска. Все были на десятилетии, и она была. Сказочнокрасивая, блестящая, необыкновенная женщина. Куда ему до нее!

Она тогда мило поздоровалась с ним, и они даже поболталинемного.

Помнишь, как у Потапова рюкзак пропал? Нет, не рюкзак, акакой-то чехол с ракеткой, что ли? А как отмывали от побелки биологичкинкабинет? Огромные жесткие, как будто картонные, тряпки из мешковины невозможнобыло отжать, они только развозили по полу грязную воду, оставляя за собоймутные белые следы, и Дина, оценив их работу, сказала тогда: “Ну простодекоративное мытье по полу!” Ему это так показалось смешно, и умно, и точно!Все, что она говорила, было для него потрясающим и незабываемым.

К тому времени, когда они встретились на десятилетиивыпуска, у нее уже был сын, и с мужем она развелась.

А ты? Как ты? Дети? Жена? Работа? У него не было ни детей,ни жены, зато очень много работы. Он окончил медицинский институт и пыталсяделать карьеру, а потому работал с утра до ночи. Ему хотелось быть если нетаким, как она, то хотя бы как-то приблизиться, к ней, стать пусть невыдающимся, но заметным, сделать что-нибудь такое, значительное, что хотьчуть-чуть могло бы их уравнять.

Карьера с первого раза не получилась, и он потерял к нейинтерес. Остыл. Замерз. С Диной они больше не встречались, и стараться ему былоне для кого. Для себя стараться было неинтересно.

Где-то там, в серой однообразной будничной маете он встретилНину и зачем-то женился на ней. Она была славная, спокойная. Он относился к нейдовольно хорошо, а она никогда не предъявляла к нему никаких требований. Потомродилась Машка, и Сидорину пришлось найти вторую работу. Он почти не бывалдома, очень уставал и просто жил как живется. Потому что в его жизни не было ине могло быть Дины, которая придавала бы ей смысл.

Он с тоской посмотрел на окурок, швырнул его в лужу ивытащил следующую сигарету.

Зря он приперся сюда раньше всех и караулит за углом снадписью “Ай лав ю”. Она не приедет. А если приедет, то вряд ли узнает вхудосочном, невзрачном, бедно одетом человеке бывшего комсорга ВладимираСидорина, а он не посмеет к ней подойти. Да и зачем ему подходить? Он хотелпросто посмотреть на нее. Пусть издалека. Посмотреть и продолжать жить так, какон жил все эти годы, — трудно, буднично, неинтересно.

К школьной ограде осторожно причалил черный “Мерседес”, иСидорин понял, что это приехал Потапов. Знаменитый, всесильный,высокопоставленный Потапов.

Вон как все повернулось.

Он, Владимир Сидорин, умница, отличник, лидер, организатор,душа коллектива, смолит дешевые сигаретки, пряча бычок в рукав от дождя, аПотапов, незаметная, серая личность, отличавшаяся только пристрастием канглийскому языку, не торопясь вынимает себя из “Мерседеса” и шествует ккрыльцу, и охранник у плеча придает всему его виду солидность и значительность.

Какие такие способности были у Потапова, каких не было уСидорина и из-за которых тот стал тем, чем стал? Вот ведь загадка!

Сидорин проводил Потапова глазами и чуть было не пропустилее. Она все-таки приехала.

У нее была какая-то иностранная машина. Не такая длинная ишикарная, как у Потапова, но все-таки вполне длинная и достаточно шикарная. Иона не вынесла себя из нее, а выскочила легко и грациозно, небрежно сунув подмышку крошечный ридикюль. У его жены никогда не было такого ридикюля. Восновном она носила черные дерматиновые сумки, которые только прикидывалиськожаными, с нелепыми фигурными застежками, которые тоже чем-то тамприкидывались. Еще у Дины были тоненькие, очень женственные каблучки,подчеркивавшие совершенство длинных ног, и распахнутая короткая норковая шубка,вовсе не казавшаяся неуместной в середине марта, и Сидорину показалось, чтодаже за своим углом он слышит запах ее духов — ненавязчивый, элегантный, идешевая сигаретная вонь сразу стала оскорбительной.

Владимир швырнул сигарету в лужу и пошел за Диной, как будтопод гипнозом. На школьном невысоком крылечке его сильно толкнула какая-тодевица, он оступился на скользкой плитке, чуть не упал и потерял Дину из виду.Дверь перед ним захлопнулась безнадежно, как райские врата перед грешником.

— Прошу прошения, — задыхаясь, пробормотала толкнувшая егодевица, — скользко ужасно!

Сидорин вгляделся в темноту и понял, что это Маруся Суркова.

Вот кто совсем не изменился, понял Сидорин, пока она ахала иохала из-за того, что толкнула его, и продолжала извиняться, и зачем-топоцеловала в щеку, и пыталась рассмотреть его в диком синем свете уличногошкольного фонаря.

Все такая же — как будто вечно чем-то смущенная,доброжелательная без меры, вечная отличница, которая на физкультуре не умела нипобежать, ни подпрыгнуть и на дискотеки приходила в славном клетчатом платьицес бантом на шее, когда все давно уже носили джинсы и ультрамодные в те временатолько-только появившиеся в Москве кроссовки “Адидас”.

Сидорину не хотелось сидеть весь вечер рядом с Марусей, ноон отлично понимал, что этим все кончится, если он войдет в вестибюль сразуследом за ней, поэтому он остался на крылечке покурить и снова пережить тотмомент, когда отвернулся от Потапова и увидел, как Дина выходит из своеймашины, вытягивает тонкую руку и ждет, когда машина подмигнет ей фарами,закрываясь.

В душном актовом зале он увидел ее сразу — она, как всегда,была на самом виду, и кто-то из бывших одноклассников уже разговаривал с нею.Сидорина всегда удивляло, как это обычные люди могут так просто и так свободноразговаривать с ней, как будто она тоже самая обычная. Сидорин никогда не умелтак с ней разговаривать.

Он сел довольно далеко — так, чтобы самому не попадаться наглаза, но все-таки видеть ее. Женька Первушин поздоровался с ним соснисходительным дружелюбием, и Сидорин кивнул в ответ. Первушин даже помедлилнемного, словно соображая, стоит подойти или не стоит, и не подошел. Когда-тоони приятельствовали и даже вдвоем сперли потаповский мешок с ракеткой, атеперь Женька вышел в какие-то дипломатические работники. До Потапова емудалеко, конечно, так же, как самому Сидорину далеко до Женьки, То-то он и неподошел.

С этой минуты Сидорину захотелось курить и хотелось всенестерпимей до самого конца торжественной части.

На банкет — как называлась в пригласительном билете выпивкас закуской, на которую он даже сдал деньги, выцарапав их из семейного бюджета,— он не собирался оставаться. Он ни с кем не хотел общаться и был совершенноуверен, что Дина на “банкет” тоже не останется. Это было совсем не в ее духе.Он хотел дождаться ее отъезда и потихоньку уйти, но, пока он выбирался из ряданеудобных стульев, которые хлопали складными сиденьями и цепляли за брюки, удверей уже собралась толпа, и Дина, за которой он следил весь вечер, куда-топропала из поля его зрения.