Камень с ужасом смотрел на товарища, не понимая, как можновот так спокойно произносить столь чудовищные cлова.

– Ты хочешь сказать, что это все краденое?

– Естественно. А ты чего ожидал? Не краденые здесьтолько орехи, они сами по себе в лесу растут, их зайчики собрали, а всеостальное пришлось у людей позаимствовать.

– Но это ни в какие ворота не лезет! Это противно моемуправосознанию! – возмутился Камень. – Как ты мог даже подумать, что яприкоснусь к ворованному?! Не ожидал я от тебя.

– Знаешь, мил-друг, ты мне тут со своей философиеймозги не парь, – спокойно ответил Змей. – Природа так устроена отвека, что дикие животные отбирают у людей пищу. И никто это воровством несчитает, хотя и принято говорить, что, к примеру, лисы и хори воруют кур, но насамом деле они не воруют, а просто добывают себе пропитание. Так природойпредусмотрено. Люди сами виноваты, что так получилось, потому что курыизначально были пищей лис и хорей, а люди пришли, одомашнили их, позапирали всараи и стали разводить для себя. А лисе что, подыхать теперь? Она ж невиновата, что у нее нету рук и ног, только лапы одни, и она не может тожезавести себе ферму и построить сарай. Ее господь другой создал. Что ей делать,если люди пищу отняли? Пойти и забрать. То же самое с зайцами: раньше росласебе дикая капуста повсюду, ешь – не хочу, но пришли люди, все распахали изасеяли, оградой обнесли, огородом назвали и давай с этого огорода себе на столтаскать, а куда бедному зайцу податься? Чем питаться? И медведь испокон векусам за диким медом лазил, а теперь вот приходится ему, бедолаге, с пасекиворовать. Так что еще большой вопрос, кто у кого украл.

– Смутил ты меня, – удрученно пробормоталКамень. – Я такими глазами на этот вопрос не смотрел. Значит, ты считаешь,что нет ничего позорного, если мы с тобой это съедим?

– Ничегошеньки, – авторитетно заверил егоЗмей. – Ешь на здоровье. А пока ты питаешься, я тебе еще один подарочекпреподнесу, опишу одну сценку из жизни Романовых, которая имела место аккуратпосле возвращения Любы из Нижнего.

* * *

Лифт не работал, и Люба шла наверх пешком, неся тяжелыесумки с продуктами и глядя себе под ноги, чтобы не оступиться на полутемнойлестнице – с лампочками во всех подъездах их дома настоящая беда, кто-то сманиакальной настойчивостью выкручивал их буквально через день-два после того,как электрик ставил новые.

Она очень устала, на работе за время ее отсутствия скопиласьмасса документов, требующих тщательной проработки, а квартира за неделюприобрела, как показалось Любе, вид совершенно непригодный для жилья: на ваннеи унитазе образовались желтые потеки, плита на кухне не сверкала, оконныестекла помутнели, посуда не блестела, как обычно, как будто ее не мыли какположено, а только слегка споласкивали под струей воды. Одним словом, домнапоминал Любе разоренное гнездо, и всю минувшую ночь она, вместо того чтобыспать, приводила его в порядок, заодно стирая накопившиеся грязные сорочки ифутболки мужа и сына и Лелино белье, несмотря на то что предыдущую ночь онапровела в поезде и проплакала до самого утра, не сомкнув глаз, благо ехала вкупе одна. После работы она, нагруженная продуктами, купленными во времяобеденного перерыва в ближайшем к заводу магазине, еще поехала к Аэлле, чтобыотдать ей деньги, заплаченные подругой медсестре Раисе, – Люба не любилаиметь долги. И сейчас, возвращаясь домой и идя пешком вверх по лестнице, оначувствовала, что смертельно устала и буквально валится с ног, а ведь нужно ещеготовить еду и всех кормить, а потом снова убирать, мыть и скрести.

– Тетя Люба, – донеслось до нее.

Люба оглянулась. На подоконнике, подтянув колени к груди иупершись в них лбом, сидела Лариса.

– Лариса! Что случилось? Почему ты сидишь здесь?

Девушка подняла голову, и Люба увидела, что лицо ее опухлоот слез.

– Тетя Люба, простите меня, вы только не сердитесь, ноя ничего не могла поделать, – заговорила Лариса. – Он опять нажрался,начал орать, я к вам убежала, а он за мной поперся, ворвался, ничего слушать нехочет, денег требует. Я не смогла его выставить. Он теперь там сидит.

– Где – там? – не поняла Люба.

– У вас, – сдавленным голосом проговориладевушка. – Это я во всем виновата, мне не нужно было ему дверь открывать.

Люба опустила сумки на пол и тяжело вздохнула.

– Зачем же ты его впустила?

– Но я не знала, что это папа, я думала, это Леляпришла…

– А в глазок посмотреть? Я ведь сколько раз тебяпредупреждала: смотри в глазок, прежде чем открывать дверь.

– Я забыла, – едва слышно прошепталаЛариса. – Простите меня, тетя Люба, я совсем забыла про глазок, я недумала, что у него хватит наглости к вам припереться. Что мне теперь делать?

– Ничего, – снова вздохнула Люба. – Возьмисумки, я уже замаялась их таскать, и пойдем, будем разбираться с твоим отцом.

– Мне так стыдно… – пробормотала Лариса. –Хорошо, что вы первая пришли, если бы дядя Родик пришел раньше вас, я бы умерлаот стыда.

«Ну конечно, – с неожиданной для себя горечью подумалаЛюба, – перед Родиком ей стыдно, а передо мной – нет. Передо мной никомуне стыдно. Меня никто не стесняется, ни муж, ни сын, ни даже соседская девочка.Наверное, я сама виновата, не так себя поставила».

– А что, Лели до сих пор нет дома? – спросила она.

– Никого нет, он там один. Я тут сижу, караулю, чтобыон не вынес чего-нибудь из квартиры. Мне так в туалет хочется – ужас просто, ая отойти боюсь, вдруг папа у вас что-нибудь украдет. И в квартиру вашувозвращаться страшно, он пьяный совсем, а вы сами говорили, чтобы я его непровоцировала и с ним наедине не оставалась, когда он не в себе.

– Правильно, Лариса, правильно, – усталопроговорила Люба, думая только о том, как бы разрулить ситуацию с Геннадием довозвращения мужа и детей. Незачем их нервировать и лишний раз вызыватьнеприязнь к соседям.

Геннадий Ревенко валялся посреди кухни на полу иоглушительно храпел. Роста он был не очень высокого, ниже Любы, но плечистый,коренастый и весил отнюдь не мало. Судя по грязной посуде и объедкам накухонном столе, он, оставшись один в квартире, успел до того, как уснуть,основательно подкрепиться как едой, так и спиртным, обнаруженным в навесномшкафчике.

– Тетя Люба! – тихо ахнула Лариса, увидев сейнезатейливый натюрморт с бесчувственным телом в центре композиции. – Какойкошмар! Да если б я знала, что он такое сделает, я бы его одного не оставила.Он, наверное, всю вашу еду съел, да? Вы мне скажите, чего не хватает, я сейчасв магазин сбегаю и все куплю, вы только…

– Успокойся, Лариса, – твердо сказала Люба. –Пойдем организуем место, куда его можно перетащить.

Она повела соседку в комнату Николаши, достала из шкафанадувной резиновый матрас и велела Ларисе привести его в надлежащий вид,превратив в спальное место. Когда матрас был надут, они принесли его на кухню истали перекладывать на него крепко спящего мужчину, оказавшегося непомернотяжелым даже для двух отнюдь не хрупких женщин. Люба почувствовала, как что-тохрустнуло у нее в позвоночнике и спину пронзила резкая боль, но она стиснулазубы и промолчала, тем более что боль почти сразу утихла. Наконец Геннадийоказался на матрасе, и Люба с Ларисой, согнувшись в три погибели и ухватившисьза резиновые края, потащили свою тяжкую ношу в комнату Николаши.