— Но мы не занимались сексом все одновременно.

Он посмотрел на меня, и по его взгляду я поняла, что слишкомэнергично возражаю.

— Этого не будет, — сказала я.

— Анита, ты просыпаешься, тебе нужно питаться, и тыповорачиваешься к тому, от кого не кормилась накануне, но другой-то из постелине всегда вылезает. Я не раз смотрел, как ты занималась с Микой сексом, а онсмотрел, как ты от меня кормишься.

Головная боль уже пульсировала под веками. Мне трудно былоглотать, и у боли был знакомый привкус паники.

— Я знаю, что вы с Жан-Клодом были вместе с Ашером. Иэто было по-настоящему втроём.

— Не всегда, — сказала я, и даже для меня этопрозвучало неубедительно.

Он посмотрел на меня серьёзно:

— Анита, ничего плохого нет в том, чтобы наслаждатьсяблизостью двух мужчин сразу.

Ещё немного — и пульс меня задушит.

— Нет, есть, — возразила я, тяжело дыша.

— Но что, что в этом плохого?

Он наклонился, будто для поцелуя, но я отклонилась, и этобыло глупо, потому что тогда я оказалась на кровати, глядя на Натэниела снизувверх. Никакой логики — уходить от поцелуя, растягиваясь на кровати. Конечно,не было логики и в охватившей меня панике.

Он опёрся на руки и посмотрел на меня с улыбкой, дающей мнепонять, что я веду себя по-дурацки. В этот момент я поняла, что ошибалась,считая его ребёнком. По этому взгляду стало ясно, что по-своему он так жеосторожен со мной, как и я с ним. Он считает меня защищённой, неискушённой.Перед лицом его опыта я во многом была ребёнком. Это был один из тех моментов,когда меняются отношения, когда вдруг раскрывается или взрывается перед тобоймир, и он сразу перестаёт быть таким, каким был раньше.

Мы смотрели друг на друга, и не знаю, что было видно у меняна лице, или просто до него тоже дошла эта перемена, но он остановился иулыбнулся мне.

— Что случилось? — спросил он.

Вопрос показался мне таким дурацким, что я заржала.

— А ничего плохого! Я два раза чуть не убила Дамиана. Ядумала, что контролировать ardeur — это облегчает жизнь, так нет же. Япереспала с Байроном — с Байроном, можешь себе представить? Чуть не подняланочью все кладбище. Целая армия мертвецов ждала моего призыва. Я ощущала её,Натэниел, ощущала её силу. — Я плакала, хотя и не собиралась. — А так— ничего плохого не случилось.

Он поцеловал мои слезы, текущие из глаз, нежно-нежно.

— Давай тогда сделаем хорошее.

Он целовал меня, и соль моих слез ложилась ему на губы.

— Но…

Он поцеловал меня снова, чуть требовательнее.

— Анита, пожалуйста, перестань говорить.

— Зачем? — нахмурилась я.

— Чтобы можно было начать трахаться, — пояснил он.

Я открыла рот и не знаю, что сказала бы, если бы он незаговорил первым.

— Люби меня! — он навис надо мной. — Проглотименя!

Я думала, он хочет поцеловать меня, но его губы спустилисьниже, он поцеловал меня в шею, ниже, ещё ниже.

— Имей меня.

Он целовал мою грудь сквозь футболку.

— Всоси меня.

Он поднял футболку, обнажая мне груди. Я хотела возразить,но выражение его лица, его глаз остановило меня. Он приложил губы к соску, чутьниже наклейки на укусе Жан-Клода, и лизнул длинно, нежно, закатывая ко мнеглаза.

— Трахни меня.

Я бы хотела сказать, что нашла слова не менее соблазнительныеили что-нибудь нежное, но единственное, что пришло мне в голову, было:

— Окей.

Не нежно и не скабрёзно, но если кого-то любишь, то не надовсегда быть скабрёзной или остроумной, иногда можно просто быть собой, исказанное в нужный момент «окей» оказывается сладкозвучнее любой поэзии и можетзначить больше всех на свете постельных слов.

Футболка и трусы слетели в первом порыве рук, но я никогдане пыталась дотронуться до Натэниела, если не было метафизическойнеобходимости. Никогда не обращалась к Натэниелу просто потому, что хочу его.Не то чтобы меня к нему не тянуло — видит Бог, ещё как тянуло, но я до сих порне понимала, как я привыкла полагаться на ardeur. Я думала о нем лишь как опроклятии, но впервые сейчас оценила, как он смазывал для меня колёса. Онпереносил меня через смущение, через неловкость, через вбитое в меня «хорошиедевушки так не делают». Без него осталась только я, и в голове у меня былоочень противно.

Натэниел заметил — он все замечает. Приподнявшись на локте,он спросил у меня:

— В чем дело?

Я не знала, как сказать, и это отразилось у меня на лице,потому что он сказал мне:

— Просто скажи, Анита, что бы оно ни было.

Я посмотрела на него, подавила желание посмотреть вниз,вдоль тела. Пришлось зажмуриться. Наконец я сказала:

— Сейчас ardeur молчит, осталась только я. Только я, амне… мне неловко.

— Со мной?

Я хотела кивнуть, но остановилась и сказала правду:

— С самой собой.

Он подвинулся на кровати, лицо его оказалось рядом с моейпоясницей. И был он тёплый-тёплый.

— И что это должно значить?

Как объяснить другому то, что я сама не могу понять?

— Не знаю, как объяснить.

Дверь ванной открылась, мы оба подняли глаза. Там стоялДжейсон с полотенцем вокруг бёдер. Мокрый он не был, но был завернут вполотенце. Я слишком давно верчусь среди оборотней, чтобы понимать, насколькоэто странно.

— Я просто не выдержал. Не выдержал.

— Чего? — спросила я.

— Ты сейчас все испортишь

Я посмотрела не него — не слишком дружелюбно.

— Нечего на меня смотреть. — Он подошёл и встал украя кровати, руки на бёдрах. — Я тебе говорил, что все на свете отдал бы,чтобы кто-нибудь смотрел на меня, как Натэниел на тебя.

— Да, но…

— И никаких «но». Я думал, ты растёшь, меняешься, но потвоим словам выходит, что это все был ardeur. Ты здесь просто ни при чем — нетвоя вина. Если ты сейчас перепохабишь все, что работает под волной ardeur'а,ты все равно будешь не виновата.

Я хотела поспорить, но не могла ничего придумать. В концеконцов я сказала:

— Допустим, я с тобой согласна. И что с того?

— Боже мой, Анита, при чем тут вообще вина? Ты себяведёшь так, будто это грех.