— Тут нет конкуренции, — заметил Натэниел.

— Ты её не видишь, — возразил Джейсон. — А ядостаточно доминант и достаточно мужик, чтобы её увидеть.

— Если бы кто-то из них видел здесь конкуренцию, ничегобы не вышло, — сказала я.

— Я знаю. — Джейсон покачал головой. — Вобщем, сейчас я пошёл в ванную, и буду там, пока меня не позовут или пока непроснётся ardeur. Развлекайтесь, люди. Извините, если сбил настроение.

— У меня настроение в порядке, — сказала я.

— У меня тоже, — повторил Натэниел.

Джейсон уставился на нас.

— Ardeur не проснулся, я вас заставил так всерьёзговорить и думать, и вам ничего?

— Ничего, — ответила я.

— Как так?

— А так, что очень близкий и очень умный другпредостерёг меня, что я могу все испортить, а этого я не хочу.

Он улыбнулся, выражение его лица смягчилось.

— Если ты когда-нибудь выберешь кого-то из них длясвадьбы, и это будет Натэниел, я напрашиваюсь в шаферы.

— Не думаю, что до этого дойдёт, — сказалая, — но если так, ты будешь первой кандидатурой.

— Ты Натэниела не спросила, — напомнил Джейсон.

— А и не надо, — ответил Натэниел.

Джейсон пошёл в сторону ванной, покачивая головой.

— Ну и доминантная же тётка!

Я его окликнула:

— Ты же знаешь, Джейсон, что мне в любых отношенияхнадо быть сверху.

Это должна была быть шутка.

Он повернулся и ответил:

— Анита, черт меня побери, но ты действительно всегдасверху. Как настоящий мужчина, хотя аппаратура у тебя другая, но не онаопределяет твою суть.

И он решительно захлопнул дверь. Щёлкнул замок.

Мы остались в спальне вдвоём. Натэниел приподнялся ипосмотрел на меня:

— Анита, ты не обязана сегодня доводить до конца.Джейсон прав, все дело в том, как ты меня касалась. И я знаю, что если несейчас, то в следующий раз. Чем быстрее ты напитаешь ardeur, тем лучше будешьсебя чувствовать.

Я улыбнулась ему, расцепила руки и сползла вниз, вдвинувлицо до упора ему между ног. Он сейчас не был так возбуждён, и кожа виселасвободно. Я лизнула её там, где она всего чувствительнее, и услышала, как онответил долгим вздохом. Эту свободную кожу я втянула в рот, осторожно оттягиваяот тела. Она недолго была свободной, и когда она напряглась, стало можнолизнуть яйца внутри, я скомандовала:

— На четвереньки.

Он не заставил просить себя второй раз.

Я втянула яйца в рот, осторожно, по одному, очень бережно.Покатала их во рту языком и губами, пока они не стали мокрыми и скользкими.Остальное, то, что спереди, мелькало у меня перед глазами, но не в фокусе и нецеликом. Голым спереди я видела его всего трижды: при первой встрече, когдасоздала триумвират с ним и с Дамианом, и вчера у меня в кабинете.

— Перевернись, — велела я, и он перевернулся наспину. Он лежал толстый, дрожащий, вдоль живота, торчащий, как восклицательныйзнак.

— Не помню, чтобы ты был такой большой, когда я впервый раз тебя видела.

— Это было в больнице, меня чуть не убили тогда. Я былне в лучшей форме.

Глядя на него, я сказала:

— Да, теперь вижу.

И я медленно потянулась к нему, приложила ладонь к еготеплоте. Но я уже теряла терпение. В другой раз я бы действовала медленнее, носейчас обхватила его рукой, чтобы круглая твёрдая толщина наполнила мне ладонь.Натэниел дёрнулся, чуть приподнимаясь над кроватью. Одной рукой я спустиласьниже, к яйцам, стала их массировать, одновременно гладя тёплую твёрдуюбархатистость.

— Такой твёрдый и такой мягкий одновременно.

Я его гладила, пока у него глаза не помутнели и шея неначала дёргаться; он закрыл глаза и не видел, как я к нему нагнулась. Пока онне смотрел, я обхватила губами кончик, и он вскрикнул, когда мой рот поползвниз. Я знала, чего я хочу — чтобы он весь оказался у меня во рту, до самыхяиц, хотя бы один раз. В другой раз я бы начала, когда он был бы поменьше, асейчас мне приходилось с трудом добиваться своего. Я научилась пропускать доглотки, потому что делю постель с Микой, и надо было либо научиться, либоотказаться от одного из моих любимых приёмов. Тренировки дали свои плоды — явтянула Натэниела в рот одной твёрдой чёткой линией, и губы коснулись верхушекего желез. Так я могла выдержать только один миг, потом пришлось подняться.Подняться, чтобы вздохнуть, выпустить влагу из моего рта вдоль твёрдого стволаего тела.

Я встала на колени у него между бёдер, и выражение его лицастоило затраченных усилий. Настолько стоило, что я решила повторить ещё раз. Наэтот раз я не заглатывала так глубоко, и могла двигаться лучше, вталкивая его врот и выталкивая. Я его лизала, катала во рту, сосала, и когда он уже стоналкак следует, я очень осторожно пустила в ход зубы.

— О Господи, да, ещё, ещё!

Я слезла так, чтобы можно было спросить:

— Ещё — что?

— Зубами.

Я сдвинула брови:

— Многие мужчины считают, что это больно.

— Я не из них, — ответил он, и что-то было в еготоне такое, что заставило меня снова прижаться к нему ртом. Я снова всосала егов себя, надвинула рот на ствол, не так далеко, как прежде, потом прикусила — неслишком сильно, но сильнее, чем кусала любого из мужчин, с которыми мнеприходилось такое делать. При этом я смотрела ему в лицо, не слишком ли емубольно. Глаза у него стали дикими, и он сказал:

— Сильнее.

Я посмотрела на него.

— Анита, прошу тебя, умоляю, ты не знаешь, как долго яоб этом мечтал.

Не мне быть покусанной, но я припомнила, что у Натэниела когда-тоне было «точки останова», знака «опасно! Не переходить». Я могу сделать то, чтоон хочет, но мне следить, чтобы дело не зашло слишком далеко. Сейчас я,наконец, стала делать то, чего он хотел всегда — быть наверху. Над ним.

Я навалилась на него быстро и резко, и на этот раз прикусилатак, что зубы сомкнулись вокруг плотной мясистой плоти. На миг во мне вспыхнул— нет, не ardeur, это проснулся зверь, и его жажда мяса, того, что зажато уменя меж зубами. Я оттолкнула его, но одновременно отпустила Натэниела, нежелая повторять опыта. Однако я уже сделала достаточно, потому что он закатилглаза под лоб и извивался на постели. Руки его хватались за простыни, телонапряглось и билось.

Я подождала, пока он утихнет, хотя его глаза ещё трепеталивеками, как бабочки. Когда между мигающими веками я углядела проблеск голубого,то нежно погладила его, гладила руками, и наконец глаза стали смотреть на меня,а не к себе под веки.