Небо в той стороне обнаружило невероятный талант к колоризмув манере старых венецианских мастеров: из чёрного сделалось синим, из синегоголубым, из голубого бордовым. Потом малиновым, алым, оранжевым, и наконец надострыми верхушками елей вылезло солнце, похожее на яблоко, которое тащит наиголках ёж.

– Заспались что-то деды, – сбил Фандорина слирического настроения урядник. – Хвастали, что с первым светом за столсадятся, листы писать. А сами всё дрыхнут.

Вздрогнув, Эраст Петрович отшатнулся от окна, схватил славки шубу и выбежал на улицу.

Маса и Одинцов кинулись следом, причём каждый кричал:

– Что?! Что?!

– Нан да? Нан дэс ка?!

Но Фандорин был уже возле ближней избы. Громко постучал. Недождавшись отклика, толкнул дверь.

Она открылась – в здешних краях запоры не в обычае, не откого закрываться.

Весь дом состоял из одного-единственного помещения, почтиголого, похожего на келью. Посередине непокрытый стол. На нём огарок свечи илисток бумаги.

Ещё не взяв его в руки, Фандорин уже знал, что там.

Так и есть.

«Ваш новый устав и метрика отчуждают нас от истиннойхристианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество –Христос…».

Текст тот же, только почерк другой: затейливый, с«разговорами» и «крендельками». Чернила свежие. Рядом чернильница с воткнутымпером.

Скрипнув зубами, Эраст Петрович передал бумагу уряднику,бросился в следующую избу.

Там такая же картина: свеча, чернильница, предсмертнаязаписка.

И в третьей избе.

И в четвёртой.

Лишь формула отвержения написана всякий раз на свой лад –видно, что каллиграфы напоследок желали показать мастерство.

Самих книжников нигде не было.

– В деревню ушли, с родными прощаться, – задыхаясьот бега, предположил Одинцов. – Деды старые, ходят медленно. Догоним! А недогоним – все одно с-под земли вытащим!

И уж схватил в сенях лыжи, готовый сию минуту кинуться впогоню.

– Что ж вы, Ераст Петрович? Берите в любой избе лыжи!Спешить надо!

– Не пошли они в д-деревню, – быстро оглядываясьпо сторонам, сказал Эраст Петрович. – Маса, ищи подпол или погреб! Тика-осагасэ!

– Какой погреб? – всплеснул руками Ульян, весьдрожа от нетерпения. – На что писцам погреб? Им всё с деревни носят! А, нувас! Я один!

И скатился с крыльца.

Подпола, действительно, не было – ни в этой избе, ни востальных. Во дворах никаких признаков мины – ни разрытой земли, ни нор.

Фандорин и японец заканчивали осмотр церкви, когда вернулсяОдинцов – запыхавшийся, по колено в снегу.

– Скоро ты обернулся. Что так? – оглянулся на негоЭраст Петрович, простукивая пол у аналоя. Звук был глухой, безнадёжный.

Полицейский мрачно смотрел на него.

– Я, может, и полудурок, но не дурак. Бежу через поле,вдруг примечаю: следов-то нет. Не пошли они в деревню. Ваша правда, ЕрастПетрович. Здесь они где-то зарылись, пеньки упрямые.

– А я надеялся, что прав ты… – Фандорин потёрпылающий лоб. – Тоже про следы на снегу подумал. На улице-то густонаезжено и натоптано. Но больше нигде, только цепочка от реки, как мы троеподнимались…

Маса полез на колоколенку, хотя там алчущим погребения ужточно делать было нечего.

– На небо что ль вознеслись? – развёл рукамиурядник. – Иль под землю провалились?

– Под землю, под землю. Только к-куда? Мы всё тутосмотрели. Разве что… А, п-проклятье!

И снова, ничего не объяснив помощникам, Эраст Петрович бежалпо деревенской улице, а Одинцов и спрыгнувший с лестницы Маса неслись за ним.

– Вы чего? – крикнул Ульян, увидев, как Фандоринповорачивает к книжнице. – Мы ж сами там сидели!

Не слушая, Эраст Петрович ворвался в горницу, завертелголовой во все стороны и вдруг кинулся к стене, что была обращена к реке.Присел на корточки – там, под лавкой, едва различимая в полумраке, виднеласьмаленькая дверца в полу.

Откинул – вниз вели перекладины хлипкой лесенки.

– Маса, фонарь!

Один за другим полезли в темноту. Там пахло пылью и ладаном.

Сверху упругим мячиком спрыгнул Маса. Задвигал кистью, чтобзаработала батарея американского фонарика.

Пятно света заскользило по земляному полу, по бревенчатымстенкам, выхватило из тьмы суровый лик грубого иконного письма. За ним второй,третий.

– Потаённая молельня, – сказал Одинцов. – Унас в деревне тож такая была, под овином. Это чтоб было где молиться, если сгорода приедут, церкву поломают…

– Старики заранее всё решили! – перебил егоФандорин. – Мы своим приездом задержали их, но не надолго. Стоило намуехать, и они сразу спустились сюда. Пока я, идиот, с-сигару курил. Потом ещёвосходом любовался, а они в это время под нами были, смерти ждали…

– Погоди, Ераст Петрович! – от волнения Одинцовперешёл на «ты». – Нет же их тут! И потом, когда мы приехали, они сиделинаверху, чинные, спокойные, обычную работу работали!

– А ты видел, что именно они п-писали? Может, как разпро «самоотвержение отечества»! Уехали мы – и они легли в могилу…

– Гаспадзин! – позвал Маса, светя фонарикомкуда-то вниз, под стену.

Там, вырезанный в брёвнах, темнел дощатый люк. Все щелиплотно законопачены мхом.

– Вот она, мина… – едва слышно, севшим от волненияголосом сказал Фандорин.

Тяжкая смерть

Изнутри люк был заперт на засов, но хватило одного рывкашести сильных рук, чтоб выдрать дверцу вместе с петлями.

В нос ударила удушливая волна спёртого воздуха – вернее,полного отсутствия воздуха.

Несколько земляных ступеней вели вниз и вбок – мина былавырыта не под домом, а чуть в стороне.

Согнувшись в три погибели, Фандорин спустился первым.

Ещё одна дверь.

Тоже тщательно проконопачена, но без запора – после лёгкоготолчка с тихим скрипом открылась.

Дышать было очень трудно, хоть сверху и поддувало. На лбувыступила испарина.

Эраст Петрович подумал: вот он, запах Смерти. Смертьсмердила мёрзлой землёй, выпитым до последней капли воздухом, оплывшим воском,мочой.