– Вот и вы догадались, – вздохнул Варнава. –Очень уж отец благочинный алчен. Стыд какой. Я-то, когда он меня удостоил ссобою в пастырскую поездку взять, сначала обрадовался. Такая для меня честь. Апотом понял – дурачком меня считает, не опасается, оттого и избрал. Он ведь чтопо благочинию ездит-то? Должен еретиков в истинное православие обращать,молельни ихние закрывать, супругов перевенчивать. А раскольникам это хужекаторги. Поговорит со старостой либо со стариками, пригрозит, а после за мздуотступается. Нехорошо это…

– Смотря для кого, – оглянулся Эраст Петрович наоборотистого попа.

А дьякон от этих слов вдруг весь просветлел:

– Вот и я так же думаю. В соседнем округе, гдераскольники-поповцы проживают, благочинный, подношений не берет, неподкупен иревностен. Что людей-то притесняет! Скольких до тюрьмы довёл! Думается мне, чтоотец Викентий много человечнее, ибо стяжательство – грех меньший, нежелижестокосердие.

Негоции между тем закончились, и похоже, к взаимномуудовлетворению сторон.

– Так я после зайду, к каждому, – громко сказалблагочинный и осенил дедов троеперстным знамением.

Книжники, как один, сплюнули через левое плечо, носвященника это не обидело.

С довольным видом он подошёл к Кохановскому:

– Вот ваши товарищи не желали меня с собою брать, авидите, какая от меня польза. Договорился, что пройду с наставительной беседоюпо домам, потолкую с сими старцами наедине, с проникновением. А заодно, –он подмигнул, – расспрошу про семью. Кого как звать да сколько лет. Всёзапишу и после вам передам.

Алоизий Степанович кисло поблагодарил.

– Ну, а ты, черница убогая, какого состояниябудешь? – обратился тряский старейшина к Кирилле. – Пошто с нечистымиякшаешься?

Странница встала, опершись на посох. Степенно поклонилась:

– Чистый от нечистых не замарается, нечистый от чистыхне обелится. По зароку я, батюшка. С затворенными очами землю обхожу, ради душиспасения. Поводырка со мной. Кормлюсь подаянием, сказания старинные сказываю.Зимой без глаз трудно, вот и пристала к добрым людям.

– Куда тебе сказания сказывать? – скривилсякнижник. – Бабьи сказки, поди, брешешь, да побасёнки.

– Все жития знаю, святые речения, – возразиласказительница.

– А это всего хуже. Лучше пустые сказки балаболить, чемсвященные книги перевирать. От вас, побирух, древней благости одно нарушение!

Кирилла отставила посох, вновь смиренно поклонилась:

– Ни словечком не кривлю, всё, как в старинных книгахпрописано, сказываю. Проверь, батюшка, сам увидишь.

Книжники зашевелились. Впервые разверз уста кто-то кроместарейшины – востроносый дед, взглядом немного поживей остальных.

– «Рукописи о древних отцех» знаешь? – спросил онтенорком.

– Знаю, батюшка.

– Нет, пущай из «Златоструя» зачтёт! – предложилтретий, маленький и кривоплечий.

– Легко больно! Кто ж «Жлатоштруя» не жнает? –подключился четвёртый, вовсе беззубый.

Похоже, Кирилла нашла единственный возможный способрасшевелить книжных червей.

Востроносый хитро сощурился:

– Бахвалишься, что все жития наизусть знаешь? А «ИнокаЕпифания»?

– Знаю и Епифания, батюшка.

– Ну-тко, зачти. Да не с начала, а с третьей тетради.Как Епифаний в лесу келью воздвиг и начал Лукавый его мравиями травить? Чтоумолкла, не помнишь? – хихикнул экзаменатор.

Кирилла распрямила плечи и ровным, лишённым выраженияголосом, начала:

– «…В иной раз диявол на мя тако покусися: насадил боми в келию червей множество-много, глаголемых мравий; и начаша у мене течерьви-мураши тайныя уды ясти зело горько и больно до слёз».

Востроносый с неожиданной резвостью вскарабкался на лавку,снял с полки книгу в кожаном переплёте, раскрыл, и старики, сдвинув седыеголовы, стали следить за текстом. Судя по тому, что почти сразу же согласнозакивали, Кирилла пересказывала точно, слово в слово.

– «Аз же, многогрешный, варом их стал варить. Они же миядяху тайныя уды, а иново ничево не ядят – ни рук, ни ног, ни иново чево, токмотайныя уды. Аз же давить их стал руками и ногами. А они прокопаша стену келиймоея, и идяху ко мне в келию, и ядяху ми тайныя уды. Аз же келию мою землёюосыпал и затолок крепко и туго, а они, не вем како, и землю, и стену келейнуюпрокопаша и ядяху ми тайныя уды. И гнездо себе зделали под печью, и оттудуисхожаху ко мне и ядяху ми тайныя уды…»

Кохановский не выдержал, прыснул – и зажал себе рот ладонью.Осклабился и урядник. А Евпатьев наклонился к Фандорину и с восхищением шепнул:

– Какова? Наизусть чешет!

– «…И тово у меня было труда с ними много: что ниделаю, а они у меня кусают за тайныя уды. Много помышлял мешок шить на тайныяуды, да не шил, так мучился. А иное помышлял – келию переставить, да не дадяхубо ми ни обедать, ни рукоделия делати, ни правила правити…», – продолжаладобросовестно перечислять Кирилла муки, перетерпленные святым иноком отзлоупорных мравий. Старики сидели и маслились.

– Данна, «тайные уды» ва арэ но кото дэс ка? – спросилпро новое выражение Маса.

– Да-да, не мешай.

Фандорин с интересом следил за сказительницей. Ни тениулыбки на бесстрастном лице, ни малейшей иронии в интонациях. Прирождённаяактриса! Вырасти она в иной среде, была бы новой Сарой Бернар или ЭлеоноройДузе. И, действительно, что за феноменальная память!

Наконец Епифаний справился с нашествием насекомых. Для этоговсего-то и надо было как следует помолиться.

– «…И от того часа перестали у меня мураши тайных удовкусати и ясти», – закончила Кирилла. – С четвёртой тетрадицы честьили довольно?

Книжники, все четверо, встали и поклонились ей – низко,головами в самую столешницу.

– Дар в тебе Божий, матушка, – растроганно сказалсамый старый.

– Дух святой, – присовокупил кривоплечий. Авостроносый, утерев слезу, воскликнул:

– Пожалуй, матушка, ко мне в дом, повечерять чем Богпослал.