и с тяжелым сердцем я отпустил Бьютимена. Он вернулся домой, женился на девушке, которую знал всю жизнь, послужил в Англии, заскучал и через полгода выхлопотал себе возвращение в PPA.

Глава VIII

Плащ и кинжал

8-я армия прорвалась сквозь Готскую линию и дошла до Римини, ворот к равнине реки По. Пока шла зачистка города, я проводил время в компании Ника Уайлдера, который теперь командовал танковым полком в составе Новозеландской кавалерийской дивизии. Пехотный офицер, выросший до командира батальона, часто переживает надлом из-за тяжкой обязанности отправлять людей в бой, пока сам в относительной безопасности и кошмарном одиночестве сидит на командном пункте в тылу. Командиру-танкисту везет больше: он сам ведет свой танк и в бою находится среди подчиненных. Уайлдер готовил свой батальон к последней битве европейской войны (как нам тогда казалось). Он сохранил то же мальчишеское рвение, с которым вел по пустыне свой отряд из пяти грузовиков.

Мы готовились к охоте, но через три дня узнали, что она отменяется.

Долина По, изрезанная сетью рек и каналов, залегающая между берегами высотой до пятнадцати метров, еще меньше подходила для преследования врага, чем горная местность, которая осталась позади. Карта всегда об этом говорила, но мы все же надеялись, что после прорыва Готской линии противник дрогнет и побежит к Альпам. Не дрогнул. Немцы взрывали мосты и через каждые несколько километров задерживали нас у очередного канала. Наша авиация уничтожила все мосты через реку По, но немцы по ночам строили понтонные переправы и на подводах везли грузы своим войскам на юг.

Надежды солдат 8-й армии рухнули: теперь им снова приходилось теснить врага от одной речки к другой, гадая, не закончится ли война в Германии (где наши войска уже добрались до Рейна), пока мы тут всего лишь пытаемся выйти к реке По.

Я объявил своим людям, что охота окончена, и поехал искать новое предназначение для PPA.

1 ноября 1944 года я пересек реку Савио по мосту Бейли, который только-только возвели саперы, и с высокого берега окинул взглядом унылый пейзаж на севере. Несколько дней шел дождь: разлившаяся река подмыла берег и затопила прилегающую низину до следующего канала, который едва угадывался сквозь туман. Над водой, затопленные по самые окна, торчали постройки нескольких ферм. Боб Юнни и пятеро бойцов его патруля по пояс в бурлящей воде удалялись по затопленной дороге и выглядели довольно удручающе. Спустя четыре часа они вернулись, мы поставили свои джипы на «уток», наши грузовики-амфибии, и двинулись через разлив. К ночи мы выгрузились на сухой опушке соснового бора, протянувшегося на пять километров от шоссе до песчаного взморья.

В лесу разбила лагерь группа партизан. Они сообщили нам, что следующий канал, в полутора километрах к северу, контролируют немецкие войска. Мы отогнали джипы на сотню метров от сторожки лесника, где партизаны устроили штаб, и, распределив очередность караулов, устроились на беспокойный ночлег под дождем среди скрипящих деревьев. «Уток» мы отослали обратно к Савио.

Командир партизан пригласил меня на ужин к себе в сторожку. Там в двух комнатах разместились около тридцати мужчин и еще три девушки. Остальной отряд, восемьдесят с лишним человек, отправился на задание. С красными платками гарибальдийской бригады поверх крестьянской одежды и с немецким оружием, они выглядели довольно грозно, но говорили тихо и вели себя сдержанно, потому что очень устали. Последние четыре месяца они непрерывно сражались с немцами на равнине в окрестностях Равенны, но в итоге их сильно потрепанный отряд оторвался от основных сил бригады и оказался на нейтральной территории, где мы и встретились. С командиром партизанской бригады (позывной Булов – «бык» на романьольском диалекте) я поддерживал радиоконтакт и трижды пытался навестить его на болотах севернее Равенны, добравшись по морю на итальянском торпедном катере, но всякий раз этим планам мешала погода. Хотя эти крайне быстроходные суда и развивали, по утверждениям итальянцев, на испытаниях скорость до ста километров в час, они были настолько немореходны, что переворачивались при малейшем волнении.

Встреченным нами отрядом командовал крепкий тридцатичетырехлетний каменщик по имени Атео – в переводе с итальянского «атеист». И это было не прозвище, а настоящее имя: так его назвал отец, убежденный антиклерикал. Говорил Атео грубо, постоянно вставляя слова романьольского диалекта, на котором он, как я понял позже, выражался с богатой, но безыскусной образностью. В Романье (области, занимающей юго-восточную часть Паданской низменности) с давних пор укоренилась традиция свободомыслия и всеобщей нетерпимости к тирании. Романьольцы рано начали сопротивляться посягательствам церкви на светскую власть; после объединения Италии, презирая правительство и никого не прося о помощи, рабочие и крестьяне Романьи организовались в трудовые кооперативы, которые даже фашисты не смогли разогнать. Социалистическое движение нашло здесь больше адептов, чем где бы то ни было в Италии; и, когда после Первой мировой войны сформировалась Коммунистическая партия, она быстро распространила здесь свое влияние и организовала упорное подпольное сопротивление крепнущим фашистам.

После перемирия романьольцы, получившие в кооперативах опыт независимого самоуправления и знакомые с разумной организацией и строгой дисциплиной компартии, оперативно развернули самую успешную партизанскую армию Италии.

Атео был коммунистом, как и большая часть его людей, хотя и не все. Командиров здесь выбирали рядовые, но итоги голосования должен был одобрить вышестоящий начальник, у которого имелось право вето. В каждом отряде работал комиссар, отвечавший за боевой дух и политическую работу; но, как и прочие, он исполнял и обычные обязанности боевого офицера.

Обо всем этом в момент нашей первой встречи с отрядом мне не было известно. Наметанным глазом я, однако, разглядел в них хороших солдат и заметил, что они отличаются от других партизан, которые попадались мне ранее. Я решил взять их под свое начало, чтобы они сражались бок о бок с моими бывалыми бойцами. Первое благоприятный опыт не заставил себя ждать: привезя им британское оружие, одежду и снаряжение, я спросил Атео, как, по его мнению, лучше распределить все это между партизанами, чтобы ничего не растратить попусту. Он ответил, что их интендант, студент-медик по фамилии Камерани, обо всем позаботится, и я могу быть спокоен – никакой грязной дележки, которую мне приходилось наблюдать в других партизанских отрядах, не будет. Так и вышло: Камерани запер новое имущество в одной из комнат сторожки и всё внес в свой журнал. Затем каждый член отряда получил строго то, в чем нуждался, и ничего более: Камерани работал по именному списку, и выпрашивать у него что-то сверх необходимого не имело смысла. Ида,