Петр Степанович тотчас же подхватил вопрос и изложил свойплан. Он состоял в том, чтобы завлечь Шатова, для сдачи находившейся у неготайной типографии, в то уединенное место, где она закопана, завтра, в началеночи, и – «уж там и распорядиться». Он вошел во многие нужные подробности,которые мы теперь опускаем, и разъяснил обстоятельно те настоящие двусмысленныеотношения Шатова к центральному обществу, о которых уже известно читателю.

– Всё так, – нетвердо заметил Липутин, – но так как опять…новое приключение в том же роде… то слишком уж поразит умы.

– Без сомнения, – подтвердил Петр Степанович, – но и этопредусмотрено. Есть средство вполне отклонить подозрение.

И он с прежнею точностью рассказал о Кириллове, о егонамерении застрелиться и о том, как он обещал ждать сигнала, а умирая, оставитьзаписку и принять на себя всё, что ему продиктуют. (Одним словом, всё, что ужеизвестно читателю.)

– Твердое его намерение лишить себя жизни – философское, апо-моему, сумасшедшее – стало известно там (продолжал разъяснять ПетрСтепанович). Там не теряют ни волоска, ни пылинки, всё идет в пользу общегодела. Предвидя пользу и убедившись, что намерение его совершенно серьезное, емупредложили средства доехать до России (он для чего-то непременно хотел умеретьв России), дали поручение, которое он обязался исполнить (и исполнил), и, сверхтого, обязали его уже известным вам обещанием кончить с собою лишь тогда, когдаему скажут. Он всё обещал. Заметьте, что он принадлежит делу на особыхоснованиях и желает быть полезным; больше я вам открыть не могу. Завтра, послеШатова, я продиктую ему записку, что причина смерти Шатова он. Это будет оченьвероятно: они были друзьями и вместе ездили в Америку, там поссорились, и всёэто будет в записке объяснено… и… и даже, судя по обстоятельствам, можно будети еще кое-что продиктовать Кириллову, например о прокламациях и, пожалуй,отчасти пожар. Об этом, впрочем, я подумаю. Не беспокойтесь, он безпредрассудков; всё подпишет.

Раздались сомнения. Повесть показалась фантастическою. ОКириллове, впрочем, все более или менее несколько слышали; Липутин же болеевсех.

– Вдруг он раздумает и не захочет, – сказал Шигалев, – такили этак, а все-таки он сумасшедший, стало быть, надежда неточная.

– Не беспокойтесь, господа, он захочет, – отрезал ПетрСтепанович. – По уговору, я обязан предупредить его накануне, значит, сегодняже. Я приглашаю Липутина идти сейчас со мною к нему и удостовериться, а он вам,господа, возвратясь, сообщит, если надо сегодня же, правду ли я вам говорил илинет. Впрочем, – оборвал он вдруг с непомерным раздражением, как будто вдругпочувствовал, что слишком много чести так убеждать и так возиться с такимилюдишками, – впрочем, действуйте как вам угодно. Если вы не решитесь, то союзрасторгнут, – но единственно по факту вашего непослушания и измены. Такимобразом, мы с этой минуты все врозь. Но знайте, что в таком случае вы, кроменеприятности шатовского доноса и последствий его, навлекаете на себя и еще однумаленькую неприятность, о которой было твердо заявлено при образовании союза.Что до меня касается то, я, господа, не очень-то вас боюсь… Не подумайте, что яуж так с вами связан… Впрочем, это всё равно.

– Нет, мы решаемся, – заявил Лямшин.

– Другого выхода нет, – пробормотал Толкаченко, – и еслитолько Липутин подтвердит про Кириллова, то…

– Я против; я всеми силами души моей протестую против такогокровавого решения! – встал с места Виргинский.

– Но? – спросил Петр Степанович.

– Что но?

– Вы сказали но… и я жду.

– Я, кажется, не сказал но… Я только хотел сказать, что еслирешаются, то…

– То?

Виргинский замолчал.

– Я думаю, можно пренебрегать собственною безопасностьюжизни, – отворил вдруг рот Эркель, – но если может пострадать общее дело, то, ядумаю, нельзя сметь пренебрегать собственною безопасностью жизни…

Он сбился и покраснел. Как ни были все заняты каждый своим,но все посматривали на него с удивлением, до такой степени было неожиданно, чтоон тоже мог заговорить.

– Я за общее дело, – произнес вдруг Виргинский.

Все поднялись с мест. Порешено было завтра в полдень еще разсообщиться вестями, хотя и не сходясь всем вместе, и уже окончательноусловиться. Объявлено было место, где зарыта типография, розданы роли иобязанности. Липутин и Петр Степанович немедленно отправились вместе кКириллову.

II

В то, что Шатов донесет, наши все поверили; но в то, чтоПетр Степанович играет ими как пешками, – тоже верили. А затем все знали, чтозавтра все-таки явятся в комплекте на место, и судьба Шатова решена.Чувствовали, что вдруг как мухи попали в паутину к огромному пауку; злились, нотряслись от страху.

Петр Степанович несомненно был виноват пред ними: всё бымогло обойтись гораздо согласнее и легче, если б он позаботился хоть накапельку скрасить действительность. Вместо того чтобы представить факт вприличном свете, чем-нибудь римско-гражданским или вроде того, он тольковыставил грубый страх и угрозу собственной шкуре, что было уже простоневежливо. Конечно, во всем борьба за существование, и другого принципа нет,это всем известно, но ведь все-таки…

Но Петру Степановичу некогда было шевелить римлян; он самбыл выбит из рельсов. Бегство Ставрогина ошеломило и придавило его. Он солгал,что Ставрогин виделся с вице-губернатором; то-то и есть, что тот уехал, невидавшись ни с кем, даже с матерью, – и уж действительно было странно, что егодаже не беспокоили. (Впоследствии начальство принуждено было дать на это особыйответ.) Петр Степанович разузнавал целый день, но покамест ничего не узнал, иникогда он так не тревожился. Да и мог ли, мог ли он так, разом, отказаться отСтаврогина! Вот почему он и не мог быть слишком нежным с нашими. К тому же ониему руки связывали: у него уже решено было немедленно скакать за Ставрогиным, амежду тем задерживал Шатов, надо было окончательно скрепить пятерку, на всякийслучай. «Не бросать же ее даром, пожалуй и пригодится». Так, я полагаю, онрассуждал.

А что до Шатова, то он совершенно был уверен, что тотдонесет. Он всё налгал, что говорил нашим о доносе: никогда он не видал этогодоноса и не слыхал о нем, но был уверен в нем как дважды два. Ему именноказалось, что Шатов ни за что не перенесет настоящей минуты – смерти Лизы,смерти Марьи Тимофеевны, – и именно теперь наконец решится. Кто знает, может,он и имел какие-нибудь данные так полагать. Известно тоже, что он ненавиделШатова лично; между ними была когда-то ссора, а Петр Степанович никогда непрощал обиды. Я даже убежден, что это-то и было главнейшею причиной.

Тротуары у нас узенькие, кирпичные, а то так и мостки. ПетрСтепанович шагал посредине тротуара, занимая его весь и не обращая ни малейшеговнимания на Липутина, которому не оставалось рядом места, так что тот долженбыл поспевать или на шаг позади, или, чтоб идти разговаривая рядом, сбежать наулицу в грязь. Петр Степанович вдруг вспомнил, как он еще недавно семенил точнотак же по грязи, чтобы поспеть за Ставрогиным, который, как и он теперь, шагалпосредине, занимая весь тротуар. Он припомнил всю эту сцену, и бешенствозахватило ему дух.