Я увидел, что они принесли из «Эль Паласио» мою одежду, носегодня мне требовались высокие ботинки, которые стояли в стенном шкафу, а некроссовки, поставленные у изножья кровати. Джек был в высоких ботинках ирубашке с длинным рукавом, то есть оделся правильно.

— Уайрман, ты сваришь кофе? — спросил я.

— А время у нас есть?

— Нам придётся выделить для этого время. Мне нужно кое-чтосделать, но прежде всего я должен проснуться. Да и вам, парни, возможно, непомешает взбодриться. Джек, помоги мне с ботинками, ладно?

Уайрман ушёл на кухню. Джек достал из стенного шкафаботинки, расслабил шнуровку, а когда я всунул в них ноги, зашнуровал.

— Что тебе известно? — спросил я.

— Больше, чем мне хотелось бы знать. Но я ничего не понимаю.Я говорил с этой женщиной — Мэри Айр? — на вашей выставке. Мне она понравилась.

— Мне тоже.

— Уайрман позвонил вашей жене, пока вы спали. Долго онаговорить с ним не стала, поэтому он позвонил какому-то парню, с которымпознакомился на вашей выставке… мистеру Боузману?

— Расскажи мне.

— Эдгар, вы уверены…

— Рассказывай.

Фрагментарная, бессвязная версия Пэм уже во многом забылась:подробности заслонил образ волос Илзе, плавающих по поверхности переполненнойванны. Возможно, ничего такого и не было, но образ этот, дьявольски яркий,дьявольски чёткий, заслонял собой едва ли не всё остальное.

— Мистер Боузман сказал, что полиция не нашла следов взлома,и они думают, что ваша дочь сама открыла дверь, пусть даже произошло этоглубокой ночью…

— Или Мэри нажимала на все кнопки домофона, пока кто-то невпустил её в подъезд. — Моя ампутированная рука зудела. В глубине. Сонно. Дажемечтательно. — Потом она подошла к квартире Илзе и позвонила в дверь.Предположим, назвалась кем-то ещё.

— Эдгар, вы гадаете или…

— Предположим, сказала, что она из певческой группы,именуемой «Колибри», предположим, сказала, что с Карсоном Джонсом произошлонесчастье.

— Кто…

— Только она называет его Смайликом, и вот это убеждает моюдочь.

Уайрман вернулся. Как и плавающий в воздухе Эдгар.На-ходящийся-на-земле-Эдгар видел повседневность залитого флоридским солнцемутра на Дьюма-Ки. Парящий-над-головой-Эдгар видел больше. Не всё, но слишком ужмногое.

— Что произошло потом, Эдгар? — спросил Уайрман. Оченьмягко. — Как по-твоему?

— Предположим, Илзе открывает дверь и, когда она это делает,видит перед собой женщину, которая нацелила на неё пистолет. Откуда-то оназнает эту женщину, но в ту ночь она уже пережила страшные мгновения, она дезориентирована,не может понять, где видела её прежде — память отказала. Может, оно и клучшему. Мэри приказывает Илзе повернуться к ней спиной, а когда Илзе этоделает… когда она это делает… — Я опять заплакал.

— Эдгар, не надо. — Джек и сам был на грани слёз. — Этовсего лишь догадки.

— Не догадки, — возразил Уайрман. — Пусть говорит.

— Но зачем нам знать…

— Джек… мучачо… мы сами не знаем, что нам нужно знать. Такчто пусть говорит.

Я их слышал, но издалека.

— Предположим, Мэри ударила Илзе по затылку, когда таповернулась к ней спиной. — Я вытер слёзы. — Предположим, ударила несколькораз, четыре или пять. В кино тебя бьют один раз, и ты отключаешься. В реальнойжизни, подозреваю, этого мало.

— Скорее всего, — пробормотал Уайрман, и, разумеется, моипредположения подтвердились. Череп моей If-So-Girl раздробили в трёх местахпоследовательными ударами рукоятки пистолета, и Илзе потеряла много крови.

Мэри тащила её по полу до ванной комнаты в конце короткого коридорамежду спальней и закутком, который служил Илли комнатой для занятий. Кровавыйслед протянулся через гостиную-кухню (где, вероятно, ещё стоял запах сожжённогорисунка) и коридор. Потом Мэри наполнила ванну водой и утопила мою потерявшуюсознание дочь, как котёнка. Покончив с этим, вернулась в гостиную, села надиван и выстрелила себе в рот. Пуля вышла через макушку, выплеснув на стену всеидеи об искусстве вместе с немалым количеством волос. Произошло это в четыреутра. Внизу жил мужчина, страдающий бессонницей. Он знал, как звучитпистолетный выстрел, и позвонил в полицию.

— Зачем её было топить? — спросил Уайрман. — Я этого непонимаю.

«Потому что у Персе такая манера», — подумал я.

— Больше мы не будем это обсуждать, — подвёл я итог. — Хорошо?

Он сжал мою оставшуюся руку.

— Хорошо, Эдгар.

«А если мы закончим это дело, может, нам уже и не придётся»,— подумал я.

Но я нарисовал мою дочь. В этом я не сомневался. Я нарисовалеё на берегу.

Мою мёртвую дочь. Мою утопленную дочь. Нарисовал на песке,чтобы её забрали волны.

«Ты захочешь, но нельзя», — сказала Элизабет.

Ох, Элизабет.

Иногда у нас нет выбора.

Мы глотали крепкий кофе в залитой солнцем кухне «Розовойгромады», пока пот не выступил на щеках. Я принял три таблетки аспирина, запилвсё тем же кофе, отправил Джека за двумя «мастерскими» альбомами. И попросилзаточить все цветные карандаши, которые он сможет найти наверху.

Уайрман наполнил большой пластиковый пакет продуктами изхолодильника: упаковками с нарезанной кружочками морковкой, ломтиками огурца,одной «курицей-астронавтом» Джека, по-прежнему в герметичном «скафандре».Добавил шесть банок пепси и три большие бутылки с водой «Эвиан».

— Удивительно, что ты можешь думать о еде. — В голосеУайрмана слышался лёгкий упрёк.

— Еда меня нисколько не интересует, — ответил я, — но,возможно, мне придётся рисовать. Даже больше, я уверен, что мне придётсярисовать. А процесс этот жжёт калории с невероятной скоростью.

Вернулся Джек с альбомами и карандашами. Я просмотрел егодобычу, отправил назад за ластиками. Подозревал, что мне может понадобитьсячто-то ещё (а разве бывает иначе?), но на тот момент не мог сказать, чтоименно. Глянул на часы. Без десяти двенадцать.

— Ты сфотографировал разводной мост? — спросил я вновьспустившегося на кухню Джека. — Пожалуйста, скажи «да».

— Да, но я подумал… эта история с краснухой…