И выгляжу я жутко. Упыриха. Да, друзья меня зовут Геля. Иногда Ангела. Ангелина как-то пышно-приторно, как кремовый торт, такой, знаешь, с розочками, не в моем вкусе.

— А кавалеры каламбурят "ты ангел"?

— Ой, не говори, достали до печенок со своими ангелами, черти. Один идиот "ангелом моей страсти" звал, еле избавилась. Теперь-то я скорее труп невесты.

На взгляд Артема, она сильно прибеднялась, впрочем, раз женщина думает о внешности, душевное ее состояние в общем, приходит в порядок, он это давно знал.

— Хорошие же шмотки… были когда-то.

— Это на тебе они были, блин, хорошие. А я как в парашюте. Артем, мы ведь не на катафалке поедем?

— Есть у меня и обычная машина, а то как думаешь. За продуктами в катафалке ездить, оно как-то… макабрически. Да и жрет много.

— А поговорить сейчас с этим твоим… духом катафалка, ты можешь? Я хоть ему спасибо скажу.

6

Они уселись на широченное переднее сиденье вишневой кожи, словно дети, впервые попавшие в отцовскую машину.

— Занми вини! — сказал вслух Артем.

В зеркальце отразился Пятница, подмигнул, сделал почтительно-изумленное лицо.

— О, наша девочка с тобой! Какая бойкая!

— Пришла благодарить. Поедем после обеда вручать ее родителю.

— Прекрасно! Да, левая рука ее не беспокоит? Она сломала в двенадцать лет.

— Левая рука не болит? Он говорит, ты ее ломала в двенадцать.

— Нет, рука в поряд… Господи ты Боже, — сказала Ангелина, прикладывая к щеке руку детским жестом. — А я ведь правда его чувствую. Извините, граф. Спасибо вам от всего сердца. Ты ничего не ощущаешь, Тёма?

— Нет. Видеть его в зеркале я сейчас вижу, голос слышу, и все.

— Когда ты сказал те слова, тут словно ветром подуло. Не могу лучше объяснить. Теплым таким ветерком, и запахло вроде ванилью и лимоном, как в тропиках. Граф, вы меня слышите?

— Слышу, конечно. Госпожа моя, уж ты можешь звать меня на ты и по имени. Ты мне почти что крестная дочь с той стороны.

— Он слышит. И говорит, можно на ты.

— Артем говорил, меня кто-то поддерживал там. Верно? Не совсем живой но и не мертвый, так?

— Да, Энжи, я и сейчас очень слабо, но чувствую. Кто-то с тобой связан. Ты догадываешься?

— Да, Геля, граф подтверждает, и даже сейчас кто-то не исчез. Спрашивает, может, ты догадалась.

Девушка глубоко вздохнула. И взяла Артема за руку. Не сказать, чтобы это было неприятным ощущением.

— Мне не надо догадываться. Я и так знаю. Это моя мама. Она попала в аварию. Ударилась головой. Мы с папой стараемся не раскрывать посторонним. Она в коме.

— Давно? — Артем смутно представлял о чем речь. Разве что по роману "Сумеречная зона".

— Восемь лет. Граф, хотите, я вам душу заложу? Вы… ты можешь ей помочь? Мне же вот помог.

Впервые Артем видел неунывающего Пятницу озадаченным. Черный маг покачал головой, надул и так пухлые губы в размышлении.

— Энжи, девочка, я вроде как понимаю немного в странствиях души. И твою трогать не собираюсь. Но я просто не знаю. Мне надо бы на даму посмотреть, здесь, в машине. Я же не могу ее покидать.

— Гель, он говорит, может посмотреть, если положить ее к нему в машину. Но ничего не обещает.

— Спасибо, граф! — Эта дурочка вдруг схватилась за переднюю панель и прижалась к ней щекой.

— Смилуйся барон Суббота! — пророкотал Пятница, — конечно, я на нее посмотрю и сделаю все что могу. А я не такой уж и хилый лоа, верно?

— Ты самый крутой лоа на всем континенте Евразия, — сказал Артем, улыбаясь.

Артем остановил Джимника у грязно-серой пятиэтажки с магазиничиком в подвале, типичным, с желто-красной вывеской, обещавшей "самые низкие цены и богатый выбор от кутюр". Вот и пользуйтесь, мадемуазель. Сами, поди, все по бутикам ходили в Милане. В туалетах как в сору рылись.

Ангела надела темные очки, выскочила из машины, сверкнув стройными ногами, и поманила его за собой.

— Уж что имеем, — слегка ехидно сказал Артем.

— Хороший магазин, очень, очень хороший магазин! Сказка просто.

Они спустились, и она первой распахнула дверь, звякнув колокольчиком:

— Обожаю такие магазинчики, и везде и всегда в них первым делом зарываюсь!

— И в Париже?

— Тем более вПариже! Там таакое бывает, уникальнейшее барахло.

— Я в Париже больше шастал по букинистам.

— Лотки вдоль Сены! Зеленые! Конечно, там музей офигительных историй. Каждая вещь история, — она улыбнулась мечтательно, делая ручкой унылой пожилой тетке за кассой. В магазинчике стол типичный запах таких мест: старого тряпья, ношеной кожи, стирального порошка и еще чего-то столь же скучного.

Артем приготовился ждать долго, может, до самого свидания со Ставером, но она справилась удивительно споро для модницы.

Явилась пред его очи в джинсах, бежевой кофточке и ботинках на низком каблуке. Волосыстянув в хвост резинкой. В руках держала пакет и свои прежние туфли. Пакет сунула ему:

— Твои драгоценные шмотки, как видишь, не износила.

А белые туфли, пока не видела продавщица, поставила на полку с босоножками. Наверняка они стоили больше всей остальной обуви в магазине:

— Говорят, в секонды сдают вещи с покойников. Вот и пусть говорят.

— Не жалко? Небось Гуччи какие? — поддразнил Артем, доставая кошелек.

— Ага, имущество ценное. Да в…пу. Ноги в них будто мерзнут.

Удивительно, до чего Артем чувствовал себя в ее обществе легко и уютно. Он с внутренним содроганием вспомнил белый гроб и подумал, что хотел ведь отказаться от того заказа.

7

Скверик за домом журналистов Артем помнил хорошо, гулял тут студентом. Расхристанной "творческой личностью", волосы до плеч, косил под Цоя, да, "он по дороге шел с гитарой за спиной". Кто-то сел на нее после ночной попойки, Артем уже и не помнил кто. Уроды. Пивасик из пластиковых бутылок, дешевые бутерброды, а то и колбаса "Студенческая" без мяса, из сои и свиной шкурки.

Куда все умчалося…

Густые кусты и разросшиеся клены хорошо закрывали дома вокруг, по сторонам короткой дорожки неколько длинных старых скамеек, и посередине круглый фонтан с юной пионеркой, давным-давно сухой. Пионерку Артем тоже помнил, только тогда у нее еще были все пальцы на руках и нос. Но фонтан и тогда не работал. Небо затянули облачка, скверик казался смурным и скучным.

Ставер пришел вовремя. В этот час здесь не было даже мамаш с колясками, он сидел на скамейке в одиночестве. В замшевой куртке, застегнутой, хоть было и не холодно, и линялых джинсах. Все дорогое и элегантно не новое. Бородка совсем седая, да и голова почти целиком.

Артем подошел и сел на другом конце скамейки. Глаза у